- Тая! - окликает мать. - Набери воды из колодца, вон в ту кастрюлю. Я невольно ежусь от холода - снаружи совсем похолодало. Почему-то в городе на улице мне было теплее, чем здесь, может быть, люди согревают пространство, или просто город навсегда оказался связанным для меня с кострами и проникся их жаром? Накидываю полушубок из овчины, который со дна сундука достала мать, сую ноги в растоптанные, грубо сшитые кожаные ботинки - отчего-то вспоминается, как бабушка в далёком детстве учила меня утеплять ботинки соломой и сухой травой. Выхожу из дому, иду к колодцу привычной дорогой, руки делают все сами, все те же действия, которые они выполняли множество раз. Можно возвращаться. Но вдруг что-то заставляет меня поднять голову. Я смотрю на черное небо. Посреди него омерзительным сырым блином, испорченной головкой сыра мерцает полная луна.
***
Жёлтое блюдце давит на затылок и одновременно словно сминает виски. Я застываю, придавленная к земле, миска с водой выпадывает из ослабевших рук и катится по земле - я знаю об этом, но ничего не слышу, нос и уши будто набили ватой. Точно кукла, сгибаюсь, поднимаю миску, заново набираю воду и бреду к дому.
- Тая, ты чего так долго? - голос матери доносится, будто издалека.
- Голова закружилась, - медленно говорю я, и вдруг вижу свою незастеленную еще лавку. Подхожу к ней, как была, в сапогах и полушубке, едва передвигая ноги, понимая, что мне задают вопросы, но не в силах разобрать ни одного слова. Мир вокруг меркнет, словно кто-то в светильнике прежде времени задул свечу.
***
Рано утром, буквально за пару горстей до рассвета, я проснулась, словно вынырнула из глубокой, отчего-то жаркой и темной речки. Полежала, не шевелясь, огляделась - и с огромным облегчением поняла, что я дома. Братья дружно сопели на соседних лавках, даже мать и отец, похоже, крепко спали, на улице еще молчали петухи. С некоторым недоумением посмотрела на полушубок, который так и остался на мне. А вот сапоги мать, видимо, все же сняла. Я потянулась, тело затекло, но не было и следа того недомогания, из-за которого вчера даже не нашла сил раздеться.
Тихо, чтобы не разбудить домашних, я вышла из дома, взглянула на небо с опаской. Того необъяснимого ужаса и отвращения, как минувшей ночью, я не чувствовала, но пробуждающееся за горизонтом солнце отчего-то нервировало, вызывало желание спрятаться, укрыться в доме.
Приближение человека я почувствовала до того, как услышала шаги - тревожные, торопливые. Обернулась, безошибочно определив, откуда спешит ранний гость - и увидела зареванную, небрежно и слишком легко одетую Асанию. К груди она прижимала увесистый свёрток.