Тут, в глубине сада, могилы были ощутимо старее, хотя и не слишком древние, деревянные таблички преимущественно потрескались и прочитать написанное можно было с большим трудом. Я достала оставшиеся яблоки, выбирая, кому бы их оставить.
Тьма внутри вдруг рванулась, заколотилась об рёбра, прося свободы. Вокруг никого, и я позволила эту маленькую вольность. Чёрная бесформенная масса спустя мгновение приняла облик птицы - и полетела вперед, то и дело оглядываясь. Звала за собой. И я пошла.
Две сдвоенные могилы ничем не привлекли бы внимание, если бы не нахально усевшаяся в проход между ними тьма.
- Что ты хочешь? - спросила я. В тишине голос прозвучал тонко и неуместно. Я присела на колени и прочитала табличку, на удивление целую и хорошо сохранившуюся:
"Римма и Алоиз Иститор. Дата смерти 17 день 652 года.
С любовью от преданных детей ваших Гериха и Отавии. Да примет Светлое небо вас в свои милосердные объятия"
Я перечитала еще раз, и еще, отчего-то долго отсчитывала прошедшие годы. Тридцать лет назад. Посмотрела на тьму. Птица оказалась безглазой - жутковатая подделка под реальность.
- Что мне с этим делать?
Иллюзорный ворок, разумеется, не ответил, а спустя пару мгновений и вовсе растворился в воздухе без следа.
Значит, мать Вилора, сестру Инквизитора, звали Отавией.
Что мне даёт это знание?
Уж скорее не даёт, а требует.
...оставшиеся яблоки я оставила там.
***
Вместо того, чтобы прямо из сада усопших пройти в небольшой проулок, где толпились экипажи "на заказ", и отправиться обратно в дом Ризы, я за воротами неожиданно для себя поворачиваю налево и иду вдоль ограды. Впереди виднеются каменные стены и кособокая крыша скромного служительского домика. У крыльца сидит несколько убогих - один безногий в странной конструкции, напоминающей гибрид лавки и садовой тачки, слепая женщина, оборванка с парой маленьких детей на коленях, еще один мужчина с копной нечесаных седых волос. Они - кроме слепой, безучасной ко всему, медленно раскачивающейся взад-вперед - впиваются в меня неожиданно цепкими взглядами.
- Ласса, не будет ли монетки? - хрипло говорит безногий, подаваясь вперед и чуть ли не соскальзывая со своего хитроумного средства передвижения. Дети бродяжки ковыряют грязными пальцами щербатые ступеньки.
Я отрицательно качаю головой, не зная, как добраться до двери. Стыдно сказать, но проходить мимо этих людей, более колоритных и притягивающих к себе взгляды, чем актёры на театральном представлении, было страшно.
Седовласый поймал мой неуверенный взгляд и неожиданно мирно сказал: