"То, как ты вёл себя со мной прошлой ночью, не лезет ни в какие рамки приличий! Насколько бы белой, красной или оранжевой я не была, это не даёт тебе права хватать меня руками. Я жена твоего брата, верна ему и такой же буду оставаться впредь!"
"Именно в этом я и хотел убедиться вчера ночью. Теперь мне ясно, что ты достойная женщина и тебе можно доверить тайну".
"Тогда доверь мне её днём".
"Днём она перестанет быть тайной. Будто ты не знаешь, как прослушивается и просматривается весь дом тайными и явными агентами Зойры".
"У меня нет секретов от Зойры".
"Именно об этом ей лучше не знать".
"Она всё равно узнает о нашей встрече, как узнала о вчерашней".
"Предоставь это мне. Никто не узнает, если только ты сама не станешь кричать".
"Я не могу. Муж запретил мне, и если он, как вчера, увидит нас — перестанет доверять".
"Тебе нужно капнуть ему в рот снотворное. Всего одну каплю, я оставлю бутылёк под твоей дверью".
Я мысленно рассмеялась. Ну конечно! Я возьму неведомую химию из рук нашего злейшего врага и вылью в рот мужу! Я же вчера родилась… Телефон снова мигнул:
"Хорошо, если тебе не интересно, кем была твоя свекровь, оставлю свои тайны при себе".
"Лучше сообщи их своему брату".
"Ему тоже лучше об этом не знать".
Я стиснула зубы и едва не застонала. Да что же это такое?! А потом меня вдруг осенило: как я проверю его слова? Никак. Он может наговорить мне любых гнусных выдумок: что мать Терджана была проституткой, наркоманкой или ещё что-нибудь в этом роде, а у меня нет никакого другого достоверного источника информации, кроме дневника пани Беаты (и то, пока неизвестно, была ли она той, кем я предполагаю).
"Откуда мне знать, что ты не соврёшь?" — зачем-то решила я поделиться с шурином своими сомнениями.
"У меня есть документ".
Моё сердце радостно и одновременно тревожно трепыхнулось.
"Какой?"
"Письма отца. Я знаю, ты нашла дневник его наложницы. Будет, с чем сравнить детали".
Некоторое время я сидела молча и, кажется, даже не дышала. Возможно, он врёт, и нет никаких писем. Вообще, какие могут быть письма? Кому? Возлюбленной, на языке, которого она не знает? Или третьему лицу, о ней? Смешно. Я никак не могла себе представить, что такой человек, как Джадир Насгулл стал бы рассказывать о своих сентиментальных чувствах кому-либо. Но если всё-таки письма существовали, то прочесть их мне хотелось бы до умопомрачения. Что думал и чувствовал этот "черный страшный человек", глядя на непокорную 18-летнюю девушку, взиравшую на него с ужасом, но не утратившую при этом свою гордость…