28 апреля 1968г
Долго не садилась за дневник — Хафиза совсем меня загоняла! Заставила делать генеральную уборку во всём доме чуть не в одиночку. По крайней мере, за другими слугами я такого рвения, как у себя, не замечала. Ох, как болят руки! И что за дьявол в неё вселился?! Наверное, её бесит, что я стала справляться, что уже не выгляжу такой загнанной и замученной. Надо будет взять муки и угля на кухне. Набледнить лицо и натемнить круги под глазами, а то эта фурия загонит меня в могилу из-за своего садизма.
29 апреля 1968г
Боже Всемогущий! Хоть я в тебя и не верю, больше мне не к кому обратиться! Спаси меня, пожалуйста, если только ты есть, умоляю, спаси! Обещаю каждое воскресенье ставить по большой свече в храме!
Сегодня я узнала, к чему была эта безумная масштабная уборка в доме, и чем занимались остальные слуги. Они чистили всё, начиная столовым серебром и заканчивая дорожками в парке. Потому что сегодня приехал хозяин. Но меня никто об этом не предупредил. Потому что я не знаю языка! Сюрприз!!! Чёрт, как же мне выучить этот их дурацкий кудахчущий язык?!
Сегодня утром я начищала щёткой пол в малой гостиной — ну и напевала, как обычно. Есть у меня такая привычка. Мне часто говорили родственники и знакомые, что у меня очень красивый голос, но я никогда не задумывалась об этом всерьёз. Что это за профессия — певица? Ни один уважающий себя мужчина не свяжет свою жизнь с певицей. Мне нужно стать адвокатом, учителем или хотя бы медсестрой…
Но сейчас не об этом. Сейчас об уборке. Я тёрла и пела, пела и тёрла. А потом повернулась — и увидела Его. Огромный, чёрный, бородатый мужчина. Я сразу узнала его, хотя и не видела толком ни разу — зато ощущала, улавливала габариты там, в его спальне, где он чуть не стал для меня первым — и, держу пари, последним. Он смотрел на меня молча, пожирая тёмным огненным взглядом. Моё сердце трепыхалось в горле.
Пан Насгулл сделал жест, как бы прося меня продолжать — то ли уборку, то ли пение, но я подхватила щётку и умчалась из комнаты со скоростью реактивного самолёта.
Мы с Дахи много времени проводили вдвоём в стенах моего главного офиса. Сын стал намного активнее и с бОльшим энтузиазмом интересоваться тонкостями ведения бизнеса с тех пор, как обзавёлся собственным (я переоформил на него СПА-центр в России), а также женой и ребёнком. По правде говоря, я ещё никогда не видел Дахи таким оживлённым и вдохновлённым. Конечно, мы с Евой предполагали, что ему понравится быть мужем и отцом, но мой старший сын превзошёл все наши ожидания. Он стал таким степенным, внимательным, сосредоточенным. Веселье и кутёж с друзьями совсем перестали интересовать его, хотя раньше — это мне достоверно известно — он не пропускал ни одной их разбитной вечеринки. И, Господь свидетель, о нравственном облике их участников лучше умолчать. Я смотрел на это сквозь пальцы, понимая, как бурлит кровь в теле молодого человека — сам там бывал — ждал, когда Дахи остепенится, и сам старался ему помочь, подыскивая подходящих невест. Но мой сын проявил недюжинное упрямство, отвергнув их всех. Он желал самостоятельности в этом вопросе — и проявил её в полной мере. Уехал в Россию, нашёл там девушку, которую полюбил, и поставил нас с Зойрой перед фактом: женюсь и точка. Я видел в его глазах решимость устроиться грузчиком в порту, если понадобится, — но сделать эту милую маленькую девочку своей навсегда. Эвелина нам с Евой понравилась, в отличие от Зойры. Моя первая жена и под угрозой расстрела не призналась бы, что ей по душе русская девушка — этот союз казался ей катастрофой для всего традиционного уклада нашей семьи. А Зойра мало что так ценила, как традиции. Однако и ей пришлось смириться. В качестве компромисса Эвелина приняла нашу веру и пообещала помогать Дахи воспитывать детей в той же идеологии. На этом Зойра вполне успокоилась и преисполнилась благостного равнодушия к невестке.