— Сука, — ною я, — Не то я тебе хотел сказать. Я же сказал, что лечусь. Мне одобрение и забота нужна…
Я затыкаюсь, глядя на жуткий взгляд из-под бровей. К стати у меня такой же взгляд, не очень приятный.
Отчужденность. Я не нужен, на меня обиделись и злятся.
Но он не ведёт себя агрессивно, не орёт, брызгая слюной. Не высказывает ничего, не пытается перевоспитать, переделать…. Как я вообще мог так с ним поступить? Это же Человечище!
— Ты подонок обыкновенный, — хмыкает Корсаров.
— Согласен. Я не велик и не ужасен, простой и обычный, но хотелось блеснуть. Очень хотелось, — я совсем ослаб, мне становится дурно, и я стягиваю с головы капюшон. И вообще решаю тостовку снять. — Кроме тебя и Гелика… Ну, никого.
— И нас нет, — плотоядно улыбается Мирон, словно Геля у него в комнате спрятана, и он на неё претендует. Но это не так, он просто дразнится. Отлично кстати, я немного злюсь, вспоминая, как они сосались под окнами дома, где я зажигал. Но им меня не переплюнуть всё равно. Тем более я точно знаю, что они мне мстили таким образом. Потом выясню, кто был инициатором такого выкрутаса.
— Что у трезвого в уме, то у пьяного на языке, — почесываю нос. — Давай, нажрёмся, я тебе всё скажу.
— Не отошёл от прошлых твоих откровений, крыса меркантильная. То есть у меня ничего за душой, так со мной и дел никаких. Лихо ты скурвился. А не тебя ли я защищал в школе? Не с тобой делился сладостями, что бабуля с работы таскала? А когда ты, маленькая мразь, потерял свои рукавицы, ты мой, сука, лимонад одной моей, блядь, рукавицей держал! Для тебя не было жалко, ты ведь был другом!
Я облизал губы, они пересохли. На него боялся смотреть.
Вот, пошёл процесс. Он высказывает обиды, это правильно. Значит, сейчас поспорим и придём к истине.
— Мирон, я к тебе, как к единственному живому человеку во всей моей жизни, — признаюсь я.
Вспомнил я эту рукавицу. На морозе пили лимонад, пальцы коченели. А так стояли с Роном, по одной руке в кармане и одна пара рукавиц на двоих.
И я предал… Я такого человека посмел оскорбить.
Кого угодно буду стесняться, но не его.
Поднимаю глаза полные слёз.
— Без пяти минут петля, — признаюсь ему. — Словно заблудился… Никого нет вокруг.
Жду его ответа.
— У тебя отец есть. Адекватный, — продолжает строго говорить мой единственный друг. — Ты вокруг никого не видишь.
— Тебя вижу, — шмыгаю я носом и отворачиваюсь. — Мирон, пожалуйста. Прости меня…
Последнее шёпотом говорю, в горле ком встаёт. Я не могу понять, как я дошёл до такого, что перестал воспринимать Корсарова за лучшего из друзей.