– Не хочу, чтобы тебе было больно.
Алсу дёрнула головой, высвобождаясь от унизительной жалости, а потом неожиданно повернулась и обняла Марину, прижавшись лицом к её животу.
– Без этого не бывает любви. Если ты решаешься на чувства, готовься, что будет больно. Тем более такой дурёхе, как ты, – закончила она намеренно весело.
В спальню вошла Инна и, застав обнимающихся сестёр, раздражённо фыркнула.
– Мы там с ног сбиваемся на кухне, а они тут языками чешут. Хорошо устроились!
– Инка, ты чего такая злая? – Алсу отпустила Марину и снова принялась расчесываться. – Морщинки у рта появятся, и никому ты будешь не нужна, такая некрасивая.
Инна застыла у дверей, хотела уйти молча, но в последний момент обернулась.
– Ты сильно удивишься, но в некрасивых тоже влюбляются. А вот это всё, – она помахала ладонью перед лицом, – пройдёт. И что ты будешь делать?
Алсу беспечно рассмеялась.
– Надеюсь, я до этого не доживу.
Марина вздрогнула, не нравились ей разговоры о смерти, даже шуточные.
– Что папа говорит по поводу приезда Иберов?
– Молчит, как партизан, – отмахнулась Инна. – Есть ещё как минимум три месяца, чтоб выпытать у него эти сведения.
Инна захлопнула дверь умышленно громко, выказывая негодование по поводу безделья сестёр. Как-то так получилось, что Алсу и Марина между собой дружили больше, она же никак не вписывалась в их сестринскую близость. Приезд Ильи она ждала не меньше Марины, но у неё словно не было права обнаруживать свою тоску, ведь только совсем слепой не увидел бы его особенное отношение к Марине. С Инной он общался охотно, но совершенно равнодушно.
Пляж в начале апреля напоминал сцену из фильма-апокалипсиса: пустынный, заброшенный, неубранный. Кладофора и зостера развалились на кромке прибоя, вспенивая волны. Непуганые скаты приближались к самому берегу, скользили в толще прозрачной воды, как диковинные птицы. Марина никак не могла понять, почему они называются морскими лисицами, если бы название придумывала она, то обозвала бы их ласточками. На них они походили гораздо больше.
Счастливчик любил это время года, называл его «предощущение праздника». Сидел на берегу с гитарой, глядя на морскую гладь с затаённой печалью, понятной только человеку, выросшему рядом с морем. Невозможно каждый день видеть эту непокорную стихию и не чувствовать себя на её фоне чем-то незначительным, мимолётным, и в то же время не ощущать себя частью этой бушующей, вечно свободной жизни.
Марина собирала ракушки, поглядывая на задумчивого отца.
Он улыбнулся и поманил её рукой.
– Что тебе сыграть?