— Любитель посчитать риски.
— Лизу делили?
— Типа того.
— А она что?
— Сказала, что нихуя у нас с ней не будет. Я типа не вариант, а Боречка ее замуж зовёт. Вечером видел, как с цветами к ней припёрся. Весь на параде, сука, — усмехаюсь, а самому хочется выть в голос.
— Херово, братка. Нажремся?
— Нет. Я Еле пообещал не бухать, — останавливаюсь на подходе к студии и приваливаюсь спиной к стене. — Филыч, загрузи меня чем-нибудь. Хоть в магаз бегать отправляй по сто раз на дню за хуйней. Что угодно, братишка, лишь бы не думать.
— Настолько херово?
— Хуже, Филыч. Я сдохну без нее.
— Не ссы, братка, разрулим.
— Не в этот раз, Фил. Тут уже нихуя не разрулить.
Ли
Вилкой протыкаю половинку помидорки и откидываю ее на край тарелки. Следом вторую, третью, четвертую, пятую… Рокотов подскакивает со своего стула и лезет в холодильник за оставшимися в упаковке:
— Лиз, прости. Забыл.
— Борь, успокойся. Я просто не хочу помидоров. Да и какая в принципе разница?
— Точно не хочешь?
— Вообще есть не хочу, — оставляю тарелку с салатом, варю себе кофе и осторожно пробую его, чтобы не обжечь губы.
Не могу пить холодный или теплый в последние дни.
— Может, молока, Лиз?
— Спасибо, не надо, Борь.
С кружкой иду в комнату и, замотавшись в плед, выхожу на балкон, где открываю створку окна и достаю из пачки сигарету. Морозный воздух холодит лицо, а ветерок, играясь с кончиками моих волос, треплет выдыхаемый дым и уносит его куда-то далеко. Я скачу взглядом по крышам домов, кронам деревьев и стараюсь не смотреть вниз. Там, на газоне, перепаханное колесами снежное покрывало, от вида которого каждый раз к глазам подступают слезы. Глупый мальчишка с липким прозвищем не смог уйти, не оставив следа-напоминания, а они везде и повсюду. Царапают коготками сердце, бередят душу, выворачивая ее наизнанку раз за разом. Здесь следы от колес, на кухне почти исчезнувший, но всё ещё уловимый отголосок аромата его сигарет, и пачка, спрятанная мной в банке из-под муки, в спальне запах, насквозь пропитавший собой подушку и розы в вазе. Подаренные одним, но напоминающие другого. Его слова, его взгляд, его прикосновения и поцелуи. Первый, голодный, подчиняющий себе, и последний, умоляющий. Тру ладонью губы, смаргиваю и размазываю слезы — разревусь, снова разревусь, если не перестану о нем думать, — давлю окурок в пепельнице и нехотя возвращаюсь в тепло, где Рокотов собирается на работу. Идеально отглаженная рубашка, галстук, брюки, пиджак, запонки и неизменный выбор часов. До бесячки идеальный и выверенный ритуал утренних сборов.