Пропащие, брошенные

I. Пропащие

Логика совершенна и безукоризненна: есть начало, середина и конец. В начале была любовь, потом — свадьба, затем появилось двое детей, а я еще даже не закончил аспирантуру и не нашел пристойную работу. Зато имелась коляска, самая настоящая, сине-черная, с большими резиновыми колесами, хромировкой и откидным верхом, который мы поднимали и опускали серебряным рычажком. Где-то она теперь.

Следующая часть истории, соответственно, развод. Дети — при ней, при мне — работа (особой логики тут нет, но истории придает правдоподобие: значит, именно так бывало в те времена). Я преподавал. Учил подростков — студентов колледжа — американской поэзии и уже начинал задумываться, а зачем, собственно. Думал я над этим часто; вообще, я мало что делал, а всё больше рассуждал, почему занимаюсь тем, чем занимаюсь, и есть в этом хоть какая польза, и почему студентам мой предмет должен быть интересен, и стоит ли напрягаться, добиваясь их внимания.

Подобные рассуждения отнюдь не увеличили мои шансы быть зачисленным в штат. Поговаривали, что я не командный игрок; чистая правда. Я был атомом. Никаких причин для работы, кроме законов физики.

Тогда-то она и явилась. С детьми — и сыном, и дочкой. Планов у нее было множество. Она сказала, что перебирается на Гавайи. Переслала туда свой мотоцикл, а вся орава уже ждет ее на месте. Детям понравится, сказала она. Вода, рыбалка, мотоциклы.

И когда я смогу их увидеть?

Как только выберешься к нам.

Деньги?

Кто-то сказал ей, что кто-то открывает на Мауи «летучку», и она там сможет устроиться.

Странно, как быстро двое людей, которые были, можно сказать, одним целым чуть ли не с детства, как быстро они разнятся, стоит им разойтись. Я едва ли спал в ту ночь, лежа рядом с ней (как в добрые старые), и к утру принял решение. Я хотел детей. Не заберет она их. Она сказала: какого черта, еще как заберу. Я сказал, что потащу ее в суд и мне мигом передадут опеку: я работаю, преподаю в колледже, у меня костюм с галстуком, а она кто? Байкер. Или будет выглядеть байкером перед судом — это несложно устроить. Может, не так просто всё обернулось бы; но я заставил ее в это поверить. Она ревела; она вела бесконечные разговоры; она все время тискала их в объятьях; она оставила их со мной.

И когда в сентябре я вернулся в класс, у меня вдруг появилась причина учить подростков американской поэзии — и учить хорошо. Любовь требует денег; и любовь зарабатывает деньги — по крайней мере, пытается. Для чего мне работать? Я не мог найти причину в себе, но легко нашел ее в детях. Я шел в колледж и целый день говорил об Эмили Дикинсон и Уолте Уитмене, чтобы на столе была овсянка, а в гараже — велосипеды. И самое странное (а может, и не странное, откуда мне знать, ведь больше такое не повторялось), кажется, я стал лучшим учителем.