Поздно вечером я приезжаю на автобусе в ближний район — шажок вверх по социальной лестнице — и поднимаюсь в свою квартиру; бужу няньку, которая заснула перед включенным телевизором, отправляю ее домой.
Они так быстро растут. А в городе еще быстрее. Львиная доля моей зарплаты уходит на оплату частной школы с глупым названием — «Маленькая Большая Школа»; но на самом деле заведение приличное. Им нравится — или нравилось. Они становятся всё упрямее, иногда вдруг злятся, а раньше такого не было. Мне больно, и непонятно, и страшно. Они больше не хотят видеть приходящих нянь. Однажды я вернусь домой, а их нет; или его нет, а она сидит молча, смотрит с упреком, совсем чужая, и ничем ей не поможешь.
* * *
— Давайте перескажем какую-нибудь сказку, — сказал я ученикам. — Просто чтобы разобраться. Мы все напишем одну и ту же сказку. Короткую. Три страницы, не больше. Сказку, которую все вы знаете. Очень просто: перескажите ее от начала до конца, не выбросив ничего важного.
Вот только не нашлось сказки, которую все бы они знали, так что пришлось ее рассказывать самому. Они вбирали историю глазами и ушами, как прежде — мои дети. Когда в сказке брат и сестра поняли, что новообретенная защитница замышляет их погибель, мой сын закричал: «Это их мама!» По-моему, литературный анализ высочайшего класса; я впервые заметил, что в конце сказки мертвы обе — и мать, и та, другая.
Девушка по имени Цинтра поинтересовалась: а сам я выполню упражнение?
Я сказал — да, конечно. Уложусь в три страницы. Раньше я не думал об этом, но — сделаю.
Я знаю эту историю. Теперь-то знаю, хотя и не ведал прежде. Я напишу свою сказку для себя, а они — свою для себя; мы обменяемся листками и впитаем чужие истории глазами и ушами.
* * *
Когда тем вечером я вернулся домой, в почтовом ящике лежало три письма. Открытка с Гавайев. Официальная бумага, гласящая, что образовательная программа отменена и в моих услугах больше не нуждаются. Ответ на мои краткие строки, напечатанные в газете бесплатных объявлений (раздел «Личное»): четкий твердый почерк, фотография прилагается.
Я напишу мою историю, в ней будут начало и середина, но без конца. Никаких хлебных крошек, ни пряников, ни леса, ни очага, ни сокровищ. Никаких «кто», «что», «где», «когда». Но в ней будет всё.
Куда же отправятся эти дети?
II. Брошенные
Нищета — не преступление. Не преступление и страсть; и когда мужчина, нежно любивший жену, приживший с нею двоих детей, мальчика и девочку, детей, которых он любит всем сердцем и видит ее в их глазах каждый божий день, — когда такой мужчина внезапно влюбляется снова, дети смогут простить его, не тогда, так позже, некое время спустя, стоит только привыкнуть. Смогут полюбить эту новую женщину, как он любит ее, не забывая — как и он не забывает — ту, прежнюю.