Но у детей лишь одна мать; и если они не могут ее вспомнить, то не могут и простить. Отражение матери в их глазах может показаться укором; возможно, это и есть укор. Уж точно так кажется женщине, которая заняла в доме чужое место: постоянный укор, упрек, на который нечего ответить и который никогда не исчезнет. И, может быть, — если она любит так же горячо, как и он, если ее заполонила деспотичная любовь, не признающая соперников (что вовсе не преступление: такова жизнь), — может быть, она придумает, как удалить их, закрыть им глаза, заткнуть рты — навсегда. Особенно если живут они скудно.
Было ли преступлением то, что он прислушался к ней, — что выбрал между нею и ними? Да, было, и он знал это, когда бросил детей. Бросил: ушел от них, когда решил, что вернуться они уже не смогут, но, конечно, избавиться от них не смог — отныне им суждено вечно тревожить его сон.
Все мы брошены. Вырастая, бросаем родителей, но думаем, что это они оставили нас; такую вот сказку рассказываем себе. Зачастую — хотя и не всегда — мы узнаем, что брошенность — это еще и бегство; наше бегство. Мы оставляем след, чтобы найти дорогу назад, но он исчезает, стоит нам сделать шаг.
Брошенность пережить труднее, чем казалось; те, кто брошен, зачастую куда изобретательнее, чем мы (бросившие их) рассчитывали, чем им позволяют обстоятельства. Да и бросить кого-то не так просто: их надо выманить, перехитрить, чтобы они остались на месте, когда мы уйдем. Часто их приходится бросать не один раз, снова и снова ожесточая свое сердце, пока наконец не начинаешь думать только о том, как же добиться своего, пока не забываешь обо всем, кроме жестокой логики: пусть всё скорее закончится.
Брошенность предполагает искупление: иногда — не всегда — пропавшие находятся. Вот же он, островок безопасности; так меняется уравнение потери и брошенности, и перед нами встает новый выбор, вот только мудрости нам не хватает; но выбор мы делаем, потому что ничего другого не остается. Гляньте, как чудесно, как мило, как сладко, а мы так голодны и страдаем.
А потом мы узнаём, что выбор был неверен, что решение наше — худшее из возможных, хотя другого быть не могло, но стоило сделать выбор, и мы понимаем, что ошиблись, но ничего не изменишь. Мы узнаём, что такое брошенность: смерть от руки тех, на кого полагались. Они научили нас полагаться на них, на них обоих, на их любовь, а потом бросили нас, — но мы умеем только полагаться на других; мы так и сделали, и ошиблись, и теперь мы умрем. Этого мы прежде не знали.
Но может быть, смерть еще не пришла, возможно, есть выход из клетки, бегство от смерти; возможно, мы знаем больше, чем думали. Возможно, нам достанет ума, воли и жестокости. Конечно, достанет. Мы тоже умеем обманывать. Можем ответить тем же. Брошенность научила нас этому.