— Мы такое видели раньше, — объясняет старуха. — Чтобы люди друг друга с ума словами сводили и заживо ели.
— Где? Как? — вздрагивает Лисицын.
— А на том берегу. Мы оттуда ведь. Беженцы мы оттуда, в войну успели сюда.
— Что они говорят? — просит девчонка. — Что вы говорите?!
— Семьей бежали. Сын успел нас на лодку посадить, тогда еще через реку можно было переправиться. Нас посадил, а сам вот так вот… Таким вот стал.
Кошка вспрыгивает Лисицыну на колени, трется загривком о грудь, заглядывает зелеными глазищами ему в глаза, мурлычет. Он отодвигает от себя пустую тарелку.
— Та откуда ж это все взялось?
— Москва выпустила. Москва против нас это слово применила, — кашляет дед. — Как сейчас помню, было. Через систему оповещения гражданской обороны. Со всех громкоговорителей. А потом сразу электричество пропало. Как-то они взломали электростанции из Москвы. И все, мрак начался. Быстро разошлось. Города сразу все лопнули. Дети родителей кушали, брат брата, и так все. Екаба в три дня не стало, говорят. Обращенные вмиг всех смели, потом танцы свои танцевали, потом друг друга стали харчить. Такие дела. Хорошо хоть электричество отключили.
— Чего хорошего? — спрашивает Лисицын тупо.
— Да вот хотя бы сюда слово не перекинулось. Почему у тебя радио до сих пор в Москве в твоей нету нигде и телевизора? Интернета почему нет? Поэтому вот. Чтобы они оттуда нас обратно словом не заразили.
— Я ничего такого не слышал. Чтобы такое оружие было… Это же ж…
— Ну а мы вот слышали, — усмехается старик.
— Не верю, — говорит Лисицын.
Девчонка опять хватает бабку за руку:
— Собирайтесь! Они сюда идут!
— Ну идут так и идут, — качает головой та. — Нету сил больше бежать, доча.
— Что? Почему?!
Кошка у Лисицына на коленях вдруг впивается ему в мясо когтями, уставившись куда-то в пустоту, в стену; шерсть у нее встает дыбом; просительное урчание стихает. Присмотревшись, она издает странный звук — долгий, тихий, недобрый, а потом сигает на желтый шифоньер. Потом за окном начинают выть собаки.
Лисицын поднимается.
— Идем, — говорит он девчонке.
Та не выпускает руку старухи из своей. Бабка смотрит на нее тревожно и ласково.
— Идите, идите! — отмахивается она.
— Я одна не пойду! Я без тебя не пойду! — кричит старухе Мишель.
— Я тебя тут не оставлю! Они сожрут вас! Они вас сожрут!
Лисицын проверяет, сколько осталось патронов.
— Я не дойду, доча, тут до ближних одиннадцать километров, а у меня ноги не ходят! — бабка показывает на свои валенки-ноги, устало качает головой. — Иди ты, у тебя ноги вон молодые… Собаки на улице заходятся воем.