Ехали в преисподнюю, чух-чух-чух, и вот прямо в нее приехали.
Лисицын останавливается перед дверью. К двери приварен снаружи засов, и еще глазок в ней сделан. Рядом на стене гвоздем выскоблен хер с крылышками. Засов задвинут. Кого-то запирали там, внутри. Задорожный снимает пистолет с предохранителя.
— Карцер, что ли? Или склад?
Шум повторяется. Ворочается там что-то за дверью.
Юра осторожно приближается к глазку, прикладывается к нему — тот замазан изнутри — кровью, кажется. Он прижимается ухом к холодному железу, вслушивается: слышит стон. Переглядывается с Задорожным. Стучит гулко кулаком по двери.
— Эй! Кто там?
Стон делается громче, но остается нечленораздельным. Тот, кого внутри держали, старается как будто что-то сказать, но не может.
— Прикроешь?
Лисицын дергает примерзший засов: раз, другой — тот поддается наконец, дверь скрежещет и идет нехотя навстречу. Лисицын перехватывает свой «ПС» в правую руку. Задорожный тоже вскидывает ствол.
Ну ладно, говорит себе Лисицын. Сейчас разберемся во всем.
Перед ним пустая квартира. Темный коридор, кухня — решетки на окнах, в конце коридора комната. На полу лежит мертвый человек в монашеской рясе. На шее у человека крест на цепи. Лицо у человека вздувшееся и синее. Цепь перекручена много раз, глубоко впилась в шею мертвому. Удавили его — а еще бы чуть-чуть — и отрезали бы ему этой цепью голову, с такой силой и ненавистью ее заворачивали.
Лисицын вступает в квартиру, мягко идет вперед — шорох впереди слышен. Шаг, шаг, шаг, «стечкин» в вытянутых руках бродит вправо-влево… Комната. За спиной у него заходит и Задорожный, тяжело дышит.
Изгаженная комната, с улицы падает бледный свет, посеченный оконной решеткой на клетки: в крестики-нолики играть можно. На полу сидит человек, кряжистый мужичина. Глаза закрыты, нога прострелена, кровь вокруг.
— Руки!
Тот стонет, собирает какие-то слова из обрывков, но все нечеткое, нерусское.
Руки не поднимает, не понимает Лисицына.
— Э, мужик! Задорожный, ну-ка подсоби!
Они склоняются над человеком, хлещут его по щекам. На человеке старорежимный ментовской бушлат, на бушлате полковничьи погоны. Он вздрагивает — и наконец открывает глаза.
Разлепляет ссохшиеся губы. Хмурится. Потом хрипло высказывает Лисицыну:
— А ты еще, на хуй, что за зверь?
— Подъесаул Лисицын. А ты кто?
— Полковник! Пирогов! Сергей Петрович! Комендант!
Лисицын и Задорожный переглядываются.
— И что тут у тебя стряслось, полковник?
Пирогов трясет тяжелой башкой, приходя в себя. Поволока спадает с его опухших, на бойницы бэтээра похожих глаз.