— Не пытайтесь казаться лучше, чем вы есть.
— Я и не пытаюсь…
— Мне нравятся как раз мерзавки.
— Что?!
Он проводит большим пальцем по ее скуле, по ее щеке, останавливается в уголке рта.
— По поводу Антонины. Каков бы ни был у примы покровитель, после такой мерзкой инсинуации он ее у Охранного отделения отбить не сможет, — говорит Белоногов, не спуская с Кати глаз. — Она погибла.
Катя молчит, не зная, как ей теперь высказать то, за чем она приехала сюда помимо бедной Тоньки. Стряхивать с себя его руку она боится.
— Все? — спрашивает у нее князь.
— Нет. Нет. Это ведь вы способствовали тому, чтобы мне предложили дублировать ее в заглавной роли «Щелкунчика»?
— Вот, — одобряет он. — Вот теперь. И? И что же?
И вдавливает свой большой палец ей в рот. Она послушно открывает его.
Палец шершавый, на вкус кислый, воняет табаком.
— И что теперь будет с этой ролью? — невнятно произносит она.
— А что теперь с ней будет? — Он тянет своим пальцем ей щеку.
— Кто будет ее танцевать? — говорит она с рыболовным крючком в щеке.
Белоногов усмехается. Катя стоит перед ним с этой своей косой челкой, в марсианском французском платье, которому никто так и не поразился, в сапожках на каблуке. Просительница. Он вытаскивает палец у нее изо рта и отирает его о халат.
— Раздевайтесь.
— Что?
— Снимайте это дурацкое платье. Это кутюр, а не прет-а-порте, в реальной жизни такое никто не носит. Нет-нет, сапоги оставьте. Только платье.
Катя, уже как голая, принимается нашаривать сама крючочки, которые должен был бы мужчина по ее подсказке находить, неловко отстегивает их, в торшерном свете чувствуя себя так, как будто это ее на Лубянку забрали и там раздевают — то ли чтобы швырнуть ей после тюремную робу, то ли чтобы сразу поставить к стенке.
— Белье тоже. Сапоги оставьте.
Она послушно спускает трусики, переступая через них каблуками, и отдает ему вслед за платьем. Он стоит молча, глядя на нее. В кабинете тепло, но Катя слышит, как по телу бегут мурашки.
— Не прикрывайтесь. Чего мы там не видали. Вот так. За спину руки.
Потом и он распахивает свой халат: вся грудь седая, живот седой. Снимает с шеи этот свой шелковый платок.
Шея под платком у него оказывается морщинистая, как у черепахи, с провисающими от самого подбородка двумя долгими кожистыми складками. Он очень стар.
— Стань на колени, — велит он ей. — Ну-ну. Не брезгуй. Ты ведь не из брезгливых. Я сразу это понял, когда тебя увидел. Там, на сцене. С этими цветами.
14
Танюша будит ее осторожно, в глазах у нее испуг.
— Катя… Кать…
— Ты что, мать? Всего девять только, мне сегодня до обеда спать можно!