– Спасибо, ничего не нужно. У меня всё есть, – пробормотала я и чуть приподняла свой узелок, мол, не вру. Правда есть.
И я, не слушая более причитаний, а затем и недовольств – коли уж вызвала желание помочь, изволь добро принимать – отпустила калитку и вошла.
Меня, Шувалову, приняли за нищенку, умирающую от голода. Мне бы засмеяться, да только не смешно.
Господи, прости меня! Прости гордыню и недостойные мысли. Спаси и сохрани…
Высокие своды, золото икон, ладан и воск. Я вновь осенила себя крестом и аккуратно положила кулич и яйца на длинный деревянный стол у входа.
После Рождества я захандрила, пропустила службу, малодушно радуясь отсрочке. Одну, вторую, третью ... Я знала, господь простит, простит и отец Павел, да только как простить саму себя?
Я не заметила появления священнослужителя, погрузившись в невеселые мысли. И только вид какой-то женщины, припавшей с поцелуем к руке отца, помог мне прийти в себя.
Праздник, Мари! Как тебе не стыдно!
– Благословите, батюшка, – сказала я, когда он остановился напротив.
– Бог благословит, – ответил отец Павел.
Он сложил пальцы именем господа бога, благословил меня. Я нашла в себе силы и взглянула в его лицо, вздрогнула: он и сам будто сошел с иконы. Темные глаза смотрели в самую душу, я не отвела взгляд, перекрестилась и поцеловала его ладонь.
«Я целую не твою руку, а твой сан, который древнее меня и тебя», – вспомнила я, как он пояснял мне смысл этого действия, и тихо прошептала слова вслух.
Лучики морщин разбежались вокруг его глаз, священник чуть улыбнулся. Я знала, он тоже помнил наши разговоры.
Отец Павел знал меня как никто другой, он был моим духовником еще с тех самых пор, когда умерла Ольга. И если бы не его терпение, если бы не долгие беседы тогда совсем еще юного выпускника семинарии с обезумевшим от горя ребенком …
Я пережила. Пережила я и смерть родителей. И вот она моя благодарность… я не приходила на исповедь долгие полгода.
Батюшка задержался рядом со мной всего на миг, но этого мига хватило, чтобы самой себе пообещать:
– Я приду завтра.
Едва заметный кивок головы, всё понимающая улыбка. С души будто сняли неподъемный камень. Я смотрела, как он уходит от меня к другим мирянам, и впервые за долгое время дышала полной грудью.
– Маша! – окликнули меня.
Я обернулась и увидела Петра.
– Петя? – удивилась я. – Я думала, ты на Моховой.
– Да вот, – он подкрутил ус, на нас начали оборачиваться, и Чернышов тихо пообещал: – После поговорим.
Священник обошел столы, обрызгивая яства святой водой. Я быстро связала свое добро обратно в узелок, взяла Петю под руку и вывела на улицу.