Милевский свел брови и, демонстративно осмотрев меня с ног до головы, подал мне локоть.
– Холодно. Идём в дом.
Высокие двери подъезда, широкая лестница. Алексей остановился напротив моей двери и отрывисто приказал:
– Открывай.
Я сунула руку в карман, извлекая ключ. Два поворота. Скрипнул замок. Дернула ручку и, отворив дверь, обернувшись, бросила:
– Забыли свой ключ, князь?
Я вошла, зажигая тусклый электрический свет. Милевский следом. Он закрыл дверь на металлический крюк, помог мне снять пальто, набросил вещь на трехрогую вешалку, по хозяйски разделся сам и, неожиданно резко приблизившись, встал на колени. Крепко обнял мои ноги, прижимаясь к грубой серой юбке щекой и закрыв глаза.
– Да, – наконец ответил он. – В Москве уже весна. Ключ остался в шубе. Заставишь вернуть?
– Нет.
– Нет? – он поднял на меня глаза, ослабил ворот рубашки, и я хмыкнула, заметив фиолетовое пятнышко на его коже.
– Разве я имею на это право? У вас синяк на шее, ваше сиятельство. Вы бы прикрылись, а то неловко. И любовнице скажите, чтобы придержала страсть.
Милевский тяжело вздохнул:
– Одно твоё слово.
– Ты обещал мне свободу, – чеканя каждый слог, сказала я. – Ты дал мне слово не вмешиваться в мою жизнь. Ты солгал.
– Полно тебе, душа моя. Я и не вмешивался!
– Уходи, Алёша, – выдавила я, отрывая руку от его лица. – Я буду готова к восьми.
Он поднялся с колен, пошатнулся, забирая весеннее пальто.
– Алёша … – повторил он. – Ты жестока, мой ангел.
Я распахнула дверь, провожая его в холодный вечер, вслушиваясь в затихающие на лестнице шаги. Повеяло морозом, я поправила платок на плечах. Заперлась и с горечью заметила:
– Я училась у тебя, мой князь.
***
Тонкое одеяло не грело. Я проснулась от холода и села на кровати, прислушиваясь к бою часов. Шесть. Скоро приедет Алексей.
Город уже начал просыпаться. Хлопали ставни, во дворе кололи дрова, звенели пока еще пустые ведра. Солнце медленно вставало, первые лучи поливали дома желто-красной краской. Я надела платье и подошла к окну. Повернула ручку на деревянной раме, отворяя створки. Сырой воздух ударил в лицо.
Сейчас, в предрассветных сумерках, когда сон и явь плотно переплетаются между собой, даже отъявленные скептики видят волшебство. Усесться бы на жестяную крышу и смотреть, как вместе с утренним солнцем заглядывает в город пока еще робкая … весна.
«Странная тяга к открытым пространствам», – говорил Алексей.
Особняк Милевских огромен. Прекрасная столица лежит передо мной, словно большой игрушечный макет.
– Простудишься, – горячие губы у самого уха. – Иди в дом, мой ангел.