– Я распоряжусь о медовой настойке для тебя, – обернулся он на меня в дверях.
– Это лишнее.
Милевский окинул меня нечитаемым взглядом и ледяным тоном отрезал:
– Мне лучше знать.
Мне доставили вещи – два огромных черных сундука. Саквояж, надо полагать, потерялся где-то в коридорах Остафьево. Я открыла замочек на том чемодане, который был ближе, и нашла домашние туфли среди множества новых женских вещей.
Алексей был единственным ребенком покойного князя. Но страстное желание нарядить меня, выдавало в нем мальчика, заигравшегося в куклы несуществующей старшей сестры.
Я сняла накидку, переобулась. Яркая вспышка осветила комнату, громко ударил гром, и я подошла к окну. Ветер кренил деревья, с неба хлынула вода, и крупные капли покатились по прозрачному стеклу. В Остафьево начался дождь. Пальцем повторив путь одной из капелек, я оставила след на запотевшем окне.
В дверь постучали, и сквозь уличный шум я услышала:
– Чай, барышня!
Агриппина чинно вошла с огромным подносом и, сгрузив его на круглый маленький стол, бросилась мне на шею. Я расцеловала девушку и, утирая слезы радости, спросила:
– Как ты здесь, Груша? Не обижают?
– Да что вы, Мария Михайловна, как можно! А вот вы бледная, тонкая да звонкая, – шмыгнула она носом. – Видать, правду про то, что в Петербурге голодом народ морят, говорят.
– Это кто ж такое говорит? – рассмеялась я, держа её за руки и усаживая на кровать.
– Да, болтают всякие… – она замялась и отвела глаза.
Я насторожилась. Неужто и до Остафьево дошли столичные веяния? И если дошли ... слуги ведь знают, где хозяева хранят драгоценности…
– А братья твои где? – тихо спросила я.
– Младшему, Николаю, на заводе два пальца оторвало… Думали, сопьется…
– А он?
– В грузчики пошел. А Савелия не дождались. Погиб.
Я понятливо вздохнула. Войну, из которой мы вышли победителями, было не принято вспоминать, но и забыть … невозможно. Газеты кричали о мире и восстановленной справедливости, да только там где есть справедливость мировая, для личной справедливости места нет.
– Тяжело без заступника, Мария Михайловна. Батюшка ваш, царствие небесное, за народ свой чаял, жизнью поплатился. Всё отдал. Святой человек, был. Помнят его, не забыли.
Я поднялась на ноги, налила чай, подхватила с подноса обещанную медовую настойку и от души плеснула в кружку. Сделала глоток, обжигая горло.
Святой… земля ему пухом…
– Отец много мечтал, – горько заметила я. – Только это и делал.
– От копеечной свечи Москва загорелась, – улыбнулась Груня. – Рано или поздно его мечты в быль воплотят. Найдутся люди, – твердо закончила она.