— Да ты что творишь?! — к ней с испуганным лицом подлетел Всеволод. — Да я же пошутил! Не трогай.
Но Настасьей овладело исступление, и она продолжала освобождать шею.
— Да перестань, — Всеволод перехватил ее руки, заглянул в глаза, — перестань. Ну, прости, я виноват. Хороша ты, очень хороша, зачем так-то?
Он шептал и шептал, успокаивая, неловко гладя по спине, кажется, даже чмокнул в край повоя. Настасья, упрямо повырывавшись, постепенно стала успокаиваться.
Они снова стояли близко друг к другу, как в тот вечер, когда могло быть все по-другому, но кто-то не позволил.
— Всегда ты так, — трясущимися губами произнесла Настасья, — сперва гадости говоришь, а потом каешься, нешто сразу нельзя без того, чтоб и каяться не пришлось?
— Не получается, — честно признался Всеволод. — Эй, кто-нибудь, сюда живо! — закричал он.
Из-за угла выбежали челядинки, за ними Фекла, пытаясь по лицам князя с княгиней определить, что же здесь опять стряслось.
— У княгини оплечье осыпалось, чтоб все до последней бусины собрали, сам прослежу! — деловито рявкнули Всеволод и, виновато опустив глаза, взял Настасью за руку и повел к дверям.
Чувствуя тепло его ладони, молодая княгиня сделала вывод, что бусы ее погибли все же не напрасно…
Пред церковью никак не могли решить, кто будет держать на руках княжича Ивана. Ребенок был слишком мал, и по правилам должен был находиться с левой стороны от алтаря вместе с бабами, девками и еще не исповедующимися детишками. Держать его полагалось либо няньке, либо самой княгине, но Всеволоду хотелось, чтобы все увидели — сын пошел на поправку, что есть прямой наследник, и настоял, чтобы Ивана во время службы держал кто-нибудь из бояр. Однако малыш сильно испугался незнакомых бородачей и не пошел в руки: ни к прочимому ему в дядьки статному красавцу боярину Микуле, ни к Ермиле, ни даже к тиуну Якову. Роняя крупные слезы и пряча лицо в складках Настасьиного убруса, Ивашка ни в какую не хотел отлипать от матери.
— Ладно, сам держать стану, иди сюда, Иван, — протянул к сыну руки Всеволод.
— Негоже, княже, — шепнул Ермила.
Настасья и сама понимала, что не князю с младенцами на руках стоять. Народ нетерпеливо суетился, без княжеского семейства службу не начинали.
— М-м, — руки к Ивану протянул огромный как гора немой гридень Всеволода Кряж, муж необъятной силы и такого же необъятного спокойствия. — М-м.
Иван удивленно открыл рот, разглядывая кудрявую каштановую бороду гридня и, к удивлению для всех, пошел.
— Пускай Кряж держит, — выдохнул Всеволод.
Намучившиеся бояре охотно согласились.