— Наверное, мне стоит извиниться. Подобное не повторится, Пол.
— Это лишнее. Просто учтите это впредь. — Он протянул руку ладонью вверх: — Отдайте это мне.
Я покачала головой:
— Простите, но это личная вещь.
— Я сохраню вашу личную вещь в своем сейфе. Чтобы уберечь вас от соблазна вновь продемонстрировать мне эту роскошь. Дурной вкус — это порок.
Я какое-то время молча смотрела на кулон и вложила его в руку Фирела, нарочно касаясь ладони:
— Как скажете, Пол. Только пообещайте вернуть. Эта вещь очень дорога мне.
Он не заметил касаний. Либо сделал вид. Хотелось просто врезать ему по гладковыбритой щеке. За снобизм. За пренебрежение. За мои сомнения. Но он, наконец, выказал хоть что-то кроме равнодушия. Мне стоило радоваться.
— Вы покажете мне все, что у вас есть, и станете надевать только то, что я одобрю.
Я улыбнулась и кивнула, хоть внутри все кипело, как в жерле вулкана. Многократно твердила себе, что это его право. Торговаться сейчас — глупо. Я не должна его раздражать. Фирел убрал кулон в карман и, как ни в чем не бывало, вернулся к виски. Он вправе выбирать мою прическу, цвет волос, худеть мне или толстеть. Маникюр, загар… черт знает что еще. Вплоть до того, сколько растительности оставлять в стратегически важном месте. Стоит радоваться хотя бы тому, что он позволил мне остаться блондинкой и не велел отрезать волосы. По крайней мере, пока.
Я допивала уже третий бокал шампанского и старательно делала вид, что всем довольна. Реальность ощутимо подернулась хмелем, и от этого стало легче. Фирелу принесли стейк, мне — легкий салат с морепродуктами. Мы натянуто говорили о сущей ерунде, и это напряжение совсем не придавало оптимизма. Пол был отстранен и, казалось, совсем не намеревался сокращать дистанцию. Будто я ужинала с каким-нибудь скучным двоюродным дядюшкой. Негодование по поводу дурновкусия — апогей его эмоциональной шкалы. Или это профдеформация? «Изнанка» дипломата? Или расчетливо ждал шагов от меня? Через две недели плановый визит в клинику для коррекцией контрацептивов. И тогда о том, что между мной и советником Фирелом не было ровным счетом ничего, станет известно в Центре. И если миссис Клаверти — легенда Центра, то я стану его самым позорным провалом. Промахнуться с таким мужчиной…
Я, замирая, коснулась его пальцев и почувствовала, как он напрягся. Но руку не убрал. И глаз не отвел. Мы ничего не обсуждали: что я могу, что нет. Какой он хочет меня видеть. Все стандартные пункты, которые останутся только между нами. Кейт считает, что я должна брать ситуацию в свои руки. Видимо, она права. Но, совсем не этого я ожидала. Теперь я чувствовала себя просящей, навязывающейся. Одной из тех подвыпивших женщин, которые цепляются к мужикам по кабакам. Я не навязывалась — он сам выбрал меня. Выбрал, чтобы пренебрегать. Я твердила себе это, но все равно никак не могла отделаться от отвратительного чувства. Проще оставить все, как есть. Но, если он откажется от меня, я не прощу себе трусость. Я должна хоть что-то сделать, потому что не знаю, с чем столкнусь, если лишусь всего. И потом, неужели он привел меня в ресторан, чтобы смотреть, как я ем? Мне нужна хоть какая-то определенность.