меня навещал.
– Навещал?.. – заинтересовалась Виктория.
– Да, это будет довольно занимательно послушать, – сказал Немесов.
Сам того не понимая, Туранов ступил на верную стезю: путь к его цели лежал через Викторию.
А ведь Туранов видел ее как красивую дурочку. Причем, в его понимании, на последнем издыхании красивую, а дурочку в полном расцвете – и не придавал ей никакого значения. Он говорил только Немесову, смотрел лишь на него. Но каждое последующее слово ложилось на душу Виктории, как масло на хлеб, – и в конце она слушала не отвлекаясь.
Немесов между тем сел рядом с женой и невозмутимо продолжил втирать воздух в стекло. Ангелы были ему безразличны – он убежденный атеист. Хотя он носил крестик и, когда надо для репутации, посещал службы…
– Это довольно неприятная для женского уха история… – Туранов степенно зашагал вдоль парадной стены. – Начать нужно издалека. Мои родители – учителя, цивилизованные люди. Я бы даже сказал, интеллектуальная элита этого города… Следовательно, я получил великолепнейшее образование. На пианино играл… весьма сносно. Вот, смотрите! – и Туранов простер ладонь в направлении ближайшего угла.
Там стоял белоснежный салонный рояль. Над ним завис шкафчик с двумя полками – обе усеяны наградами за блестящую игру. Среди грамот и дипломов лучились два позолоченных кубка, три медали с триколорными лентами – все за первое место – и изысканная рамка с фотографией стройного юного пианиста с немного загнанным и пугливым взглядом.
Туранов на мгновение замер: залюбовался собственным отражением на крышке рояля. В свои сорок пять он придерживался нездорового образа жизни – но внешне сохранился почти как Дориан Грей. Загорелый, словно только что с юга: Туранов еженедельно посещал солярий и СПА-салоны. Морщин мало, а кожа лоснится от увлажняющих кремов и масок. Высокий лоб, небольшой нос, щуплые брови. Темные, от бальзама сияющие волосы с щепоткой седины аккуратно зачесаны назад. Туранов с молодости красавец – его жена говорила, что он копия Алена Делона: схожая конструкция тела, серые глаза, даже рост практически тот же. Правда, от обильного питания он раздобрел – поэтому лицо стало широким и полным; вычерчивался второй подбородок.
Смотрел Туранов твердо, со слабым прищуром – но не тепло и не зло, а с искоркой самолюбования. У него приятная, хоть и безмерно самонадеянная улыбка. Вообще, Туранов был нарцисс – и поразившая Немесова наглость и манерность проистекали отсюда.
Он следил за собой – всегда превосходно одет, причесан, побрит. На ступнях мерцали дорогие итальянские туфли; сшитый на заказ черный костюм – тоже с Апеннин; алый платочек в нагрудном кармашке – как самодовольно высунутый язык. Туранов любил золото и тяжесть, поэтому перстень с рубином у него с грецкий орех, а швейцарские часы – с пятидесятикилограммовую гирю. Обручальное кольцо слилось с пальцем. Верхнюю пуговицу черной рубашки он не застегивал – но сейчас пришлось, из-за гадины-галстука.