— Неужели ты считаешь это справедливым?
— Если такое сотворено господом нашим, значит, да, — тихо, но голосом, не приемлющим возражений, сказал незаметно вошедший в гостиную ксендз Станислав, родной брат Варфоломея Францевича, приехавший из Житомира погостить к близким.
— Прошу, брат, присутствовать при неприятном разговоре отца с сыном, — вставил Варфоломей Францевич. — Меня не касается, отчего Дроздов и иже с ним лишены возможности приобрести образование, а вот кем будет мой сын, мне знать нелишне.
— Но, отец…
— Я не желаю слышать твоего «но».
В разговор вмешался ксендз Станислав.
— Позволь, брат, спросить Павла, как он намерен распорядиться своей судьбой.
Отец передернул плечами.
— Я буду зарабатывать на хлеб своими руками, и тогда никто не назовет меня барчуком, барином, — с вызовом произнес Павел.
— Павел Точисский — мастеровой? — отец засмеялся. — Отдаешь отчет своим словам?
— Да! И труд рабочего не считаю зазорным. Мое решение никто не изменит, отец. Даже ты.
— Подумай, сын мой, — укоризненно прервал Павла дядя-ксендз. — Ты выступаешь против воли родителя. Бедный мальчик, ты под влиянием нигилистических веяний. Помнишь библейское: «…погублю мудрость мудрецов и разум разумных отвергну». Не поступаешь ли ты по подобию?
— Он не насмотрелся на тех нигилистов, которых гонят этапами, — сказал отец. — Они заканчивают жизнь в тюрьмах и ссылках. И ты еще горько пожалеешь о своем решении.
Не проронив больше ни слова, отец покинул гостиную.
…Вспомнилось и то время, когда, расставшись с гимназией, устроился в обучение к слесарю в нижнетагильские мастерские, именуемые заводом.
Слесарь, мужик с хитринкой, себе на уме, обучать не спешил, все больше держал Павла на посылках. Разговаривал редко, с издевочкой:
— Чё, гимназия, это тебе не ранец таскать, не книжечки почитывать.
В мастерских полумрак, стук молотков по металлу, ругань. А в дни получки рабочие тянулись в ближайший трактир.
Жил Павел в казарме, вместе с другими подмастерьями, питались артельно, из одного казана. После Екатеринбурга жизнь в Нижнем Тагиле казалась Павлу каторгой, но он терпел. Когда становилось особенно невмоготу, думал о Петьке Дроздове: он такую жизнь отродясь хлебает. Или взять других подмастерьев… Нет, возврата к прежней, сытой жизни не будет, он, Павел, не согнется, выдержит.
На дощатых нарах вплотную к постели Точисского спал Никита Лопушок, ушастый парнишка. Прослышав, что Павел покинул гимназию и по доброй воле пришел на завод, долго удивлялся:
— Енто от жиру! А може, за какое прегрешение выгнали, признай?