Она злобно глядит на меня, глубоко вдыхает, словно успокаивая себя, а затем выдыхает и теперь уже говорит тихо, выговаривая каждое слово очень медленно:
– Твоя бесполезная шавка.
Пауза.
– От которой нет ни малейшего толка.
Пауза.
–Только и делает.
Пауза.
– Что объедает меня и гадит.
Она затягивается, затем выпускает изо рта едкий дым и продолжает:
– Ты самый ужасный и бестолковый сын из всех. Наказание Господне мне за грехи, которых я не совершала.
Она стряхивает пепел на пол, затягивается, выдыхает дым и продолжает:
– И твой отец. Алкаш, лжец и трус. Сначала я потратила на него молодость, дожидаясь его каждый год, как верная собака у двери. А теперь он бросил меня подыхать в нищете с тупой псиной и таким же тупым ребёнком, который не может до сих пор понять простых вещей и считает меня чудовищем.
– Я не…
– Я оплакивала твоего отца, молилась за его спасение, умоляла Бога на коленях, чтобы он оказался жив и здоров, – её голос немного затрясся, но она и не собирается плакать, – мы всей округой искали его тело, осматривали дно озера и окрестности, опрашивали людей. Но мы ничего не нашли, слышишь? Абсолютно ничего, кроме свидетелей, которые припоминали человека, похожего на твоего отца. Тебе это о чём-нибудь говорит?
Я молча вожу ложкой по пюре в тарелке, опустив голову, пока мать тушит в блюдце окурок. Она берëт вторую сигарету, кладëт её в рот и поджигает.
– Я не знаю, сбежал твой папаша или нет. Мне уже всё равно, я слишком устала. Все слёзы я выплакала, все молитвы я прочитала. Всё, что могла, я сделала. Умер он или сбежал, я не знаю. Мне уже всё равно, жив он или нет. Мы для него стали ничем, он для нас тоже.
– Он не сбежал, – шепчу я, вытирая мокрые глаза.
Мать засмеялась.
– Ну зачем ему сбегать по-твоему? – я поднимаю на неё глаза. – Он же любит нас. Он всегда нас любил, и всё у нас было замечательно.
– Я не знаю, потому что он мне не ответил, – улыбается она с сигаретой во рту, – а ты знаешь, вот что сделай. Ты пойди вот прямо сейчас на озеро и спроси у него. Давай, чего сидишь, – она хватает меня за руку, – вставай.
– Я не хочу.
Она крепче сжимает мне руку и улыбается:
– Вставай! Давай, чего же ты ждёшь? Иди и спроси сам у своего любимого папаши. Тут недалеко же, мигом добежишь. Пойди и спроси у него, почему он нас оставил, и псину эту тупую с собой захвати.
С улицы раздались негромкие завывания Шарика, а мать поднимает глаза к потолку и кричит:
– Господи, ну сколько ещё эта тупая собака будет скулить? Когда она уже наконец сдохнет?
Я вырываю руку из её костлявой сухой руки, и мать опускает на меня злобный взгляд. Её глаза стали вдруг чёрными, а брови нахмурились. Она выглядит ещё злее, чем обычно.