* * * *
— Осторожнее, Алесса, нам лучше спешиться, тропа каменистая, лошади ноги переломают.
— Но, дядя Клаудиус…
Алесса в моем сне морщит нос — ей явно не по душе то место, где она оказалась. Но все же она ловко спрыгивает на землю, вопросительно посматривая на своего провожатого.
— Как они вообще здесь живут? Отсюда же до города два часа езды.
— Гораздо больше, Алесса, — дядя Клаудиус снимает шляпу и утирает платком покрытую бисеринками пота лысину. — Это простые люди, в базарный день они возят свой товар на рынок. Так что выезжать из дома им приходится затемно.
— А почему моя мать живет у каких-то козлопасов? И раз она от меня отказалась, почему я должна…
У дядюшки Клаудиуса такое скорбное лицо, как будто он прибыл на похороны близкого родственника.
— Эта женщина некогда произвела тебя на свет. Теперь, на пороге смерти, она желает прощения и примирения. Ты должна смирить себя, девочка.
Сдается мне, Алесса Коэн вовсе не готова к смирению: передергивает плечами, встряхивает забранными в высокий хвост волосами. Словно норовистая лошадка. Я вижу ее словно со стороны, и в то же время сейчас она — это я. Несколько дней назад она закончила школу Жемчужной розы, став обладательницей золотого жезла — высший знак отличия для юной адептки. Барон Коэн и названные братья и сестры были радушны, и так легко оказалось забыть, что она им чужая… Ее вот-вот представят ко двору, а там… планы, надежды… Юная магисса, красавица! А тут вдруг это письмо на клочке бумаги, которое принес какой-то бродяга, — такого и на порог пускать не следовало. И теперь по такой жаре нужно тащиться в Эмме, а потом еще по разбитой дороге, а потом лезть вверх на какое-то горное пастбище. Потому что там умирает женщина, по нелепой насмешке небес ставшая ей матерью.
— Будь с ней помягче, — напутствует дядя Клаудиус. — Последняя воля умирающей…
— Я знаю, дядя, — обрывает его Алесса.
Он тяжело дышит за ее спиной, ему нелегко взбираться по крутой узкой тропке. Слуга, оставленный присмотреть за лошадьми, насвистывает нехитрую песенку… К скале притулилась крохотная хижина с покосившейся трубой, бревна посерели от дождей и от старости. Женщина в неопрятно повязанном платке вытирает руки о грязный передник, отвешивает поклон, едва завидев гостей.
— Вы к Мори, да? Уж не знаю, так ли ее и вправду звать. Сын ее на дороге подобрал, уж больше месяца минуло. Сказала, мол, в город идет. Да куда уж ей… Мы-то сами неграмотные, сын вот…
— Где она? — дядя Клаудиус решительно обрывает ее болтовню. — Тут, у вас?
— Нет, там, на пастбище. Вот тропочка, осторожнее…