Мне тут же хочется закричать, что Максим мне не муж, но в дверь уже что-то бьется и я иду к ней. И уже рассчитываю, что, как только приедет Максим, я все ему выскажу… Нашел тоже время.
Но он не приезжает. Даже вечером, когда рабочие уже закончили работу, а Демьян, наконец, улегся и заснул.
Я погладила его по голове, уложив в кроватке дома и снова посмотрела на папку, которую за весь день у меня не нашлось времени открыть.
Я и думать про нее забыла, скорее всего мозг сразу отверг информацию, преподнесенную Женей, как истину. Наверное, потому что мне даже не хочется допускать мысли, что это правда.
Порой правду лучше не знать, порой правда наносит такие раны. Что никакое время не залечит. Эмоциональная инвалидность четвертой степени. Без возможности ремиссии. Как в случае с отцом и братом.
Сажусь за новый стол, который успели доставить, и всматриваюсь в красный пластик. Руки дрожат, и я быстро собираю их в замок и ставлю локти на стол.
Был бы здесь Максим, он бы сразу все опроверг, объяснил, а так…
Может он едет? Замотался просто?
Или может, зависнул с той рыжеволосой красоткой из высшего общества, с которой стоял на балконе? А мы как бы и побоку.
Телефон оказывается в руке, быстрее чем папка. Найти номер, с которого Максим мне писал труда не составляет, а вот заставить себя отправить сообщение первой, почти нереально.
Руки начинает соскальзывать, а экран мелькать перед глазами.
Ладно, сначала страшная правда. Все равно рано или поздно мне придется с ней столкнуться.
* * *
Дом у нас маленький, отопление дровяное. Он достался мне от предыдущей директрисы приюта. Ужас, какой строгой и порой даже злобной, но на работу она меня взяла и даже представила это жилье.
А потом умерла, от рака крови.
* * *
Первое что я сделала после прочтения папки от корки до корки, сожгла ее. Долго смотрела как плавится пластик, а бумага сгорают в пламени печи. Вот бы и информация из моей головы стерлась так же быстро.
Потом я сходила в душ и стала оттирать тело, словно от той грязи, что там написана.
Сначала наркотики. Лечение. Потом война и смерти сотен и сотен тысяч. А еще детские дома, откуда пропадали дети.
Я тру лицо руками, пытаясь понять, что из этого могло быть правдой, а что ложь. Последнее, во что я поверю, что Максим кого-то куда-то увозит. Где-то кого-то продает.
Что он пошел по стопам того, кого люто ненавидел.
Заворачиваюсь в полотенце, смотрю в свои заплаканные глаза. Я даже не поняла, когда рыдала, просто жгло щеки, словно микро-ранки на лице заливают дезинфектором. Хоть папка и сгорела, в сознании буквы о Максиме отпечатались, словно обожжённое клеймо у скотины.