Осколки тебя (Логвин) - страница 2

В свои одиннадцать лет я уже стала кое-что понимать из взрослой жизни— как матери трудно со всем справляться, и как все ниже опускается горизонт ее неба. Как все больше тревожит моя тоска по оставленным друзьям и мечта обрести настоящий дом, в большой гостиной которого обязательно будет стоять рояль.

Ну, ладно, не рояль — я и сама хихикала над этой мечтой, рассказывая о ней маме, а хотя бы пианино (мой недорогой синтезатор постоянно ломался), иначе как мне учиться играть? А играть я очень хотела.

Думаю, что именно последнее и побудило маму вернуться в Сендфилд-Рок. В конечном итоге вовсе не к Марку, а в город, в котором она родилась, и где бы он все равно не оставил ее в покое. Сейчас я в этом почти уверена.

А еще в том, что ее первым условием Холту — было условие обеспечить ее девочке сказку. Именно поэтому Марк назвался моим отцом, а я поверила.

Потому что хотела верить.

Марк приехал за нами сам — крупный мужчина в большом, новом фургоне «Крайслер» с хромированными колесами и зубастой решеткой радиатора — такой же основательно-крепкой с виду, как сам хозяин. Войдя в мотель, где мы жили последние две недели, он сначала посмотрел на мать — долгим, изучающим взглядом, а потом взглянул на меня — уже коротко и хмуро. А после молча вынес чемоданы и коробки на парковку — те немногие вещи, которые у нас имелись.

Самое сильное воспоминание того дня — черная лаковая краска, густая и твердая, которой был покрыт его дорогой фургон. Она блестела на солнце, как зеркало, пахла чем-то механическим, и мне вдруг сделалось одновременно горько и весело. Возможно потому, что мы уезжали и продали свой старый, но любимый «Форд», а возможно потому, что я увидела в двери фургона свое кривое отражение и показала ему язык. Чтобы хоть как-то нарушить идеальность покрытия и не заплакать.

Ни единой царапины, вот что меня тогда поразило.

Позже я узнаю, что в этом будет весь Марк Холт. Все только самое лучшее, и не важно в какую цену это ему обойдется.

Папа мою выходку заметил и стало стыдно. Вдруг подумалось: а что, если я ему не понравлюсь?.. Конечно, я его совсем не помнила, но считала себя достаточно взрослой девочкой для таких поступков. А мама… мама улыбнулась. Но так незаметно, что не знай я ее всю жизнь, и не поняла бы.

По дороге в Северную Каролину мы часто останавливались, и по просьбе Марка я выходила из фургона — размять ноги и попинать камешки у обочины. И что еще удивительнее — ночевать в гостиницах мне теперь пришлось в отдельной комнате, а не с мамой, как я до сих пор привыкла. Но я не роптала. Мама теперь была не одна, и пусть отец держался со мной отстранённо, хотелось верить, что он не злой. Иначе не покупал бы мне мороженое и шоколадные пончики, ведь так?