Черт.
Охрененно. Я даже прикрываю глаза, чувствуя, как все это чудо тает на языке…
Посмотрев на Еву, я замечаю, как она прячет улыбку за чашкой.
— Нравится?
— Не то слово. Пожалуй, иногда я буду просить тебя делать мне такие вафли.
— Я не против. Я люблю готовить для благодарной публики.
Меня смутила эта фраза. Сразу представилась счастливая семья, где Ева готовит для кого-то другого.
— Такой, как твой сын?
Она меняется в лице, но не встает, не сводит брови, просто становится другой.
— Для тебя это проблема?
— Не знаю. Нет, наверное. Кто его отец? Он не заявится набить мне морду за то, что я отнял его семью?
Ева вдруг звонко смеется. Буквально хохочет.
— Боишься, что не сможешь ответить?
— Еще как смогу. Видела колеса? Я его перееду.
— Точно. Переедешь. Не волнуйся. Его отец даже не знает, что имеет сына.
Я задумался. Хотел бы я знать, что у меня есть ребенок? Не знаю. В моей жизни всякое бывало, но я всегда пользовался резинками, но если бы… Все равно не знаю.
— Считаешь, ему не нужна семья? Ребенок?
— Не знаю, — честно ответила она и внимательно на меня посмотрела. — А ты бы хотел знать, если бы…
— Я всегда был осторожен.
— Всегда? — поднимает она брови, и я даже откашливаюсь.
— Ты знаешь о чем-то, о чем не знаю я?
— Нет, конечно. Но слепая уверенность в себе часто приводит к непоправимым последствиям.
— Согласен. Но… Я богат. Уверен, что залети от меня какая-нибудь кошечка, она бы тут же объявилась на пороге с требованием алиментов. Как думаешь?
— Большинство, пожалуй, так и сделали бы.
— Вот видишь.
В этот момент на телефон позвонили. С поста охраны. Приехал Лёня, и я, доев последний кусочек и поцеловав Еву в губы, отправился в тренировочный зал, преисполненный энтузиазма. Но переодеваясь, я увидел в дверях Еву. Она стояла с шприцом в руках, как самая грозная медсестра.
— Я забыл.
— Хорошо, что я помню. Разворачивайся и оголяй зад.
— О, Ева. Ты такая шалунья, — подчиняюсь, чувствуя, как от боли в мышцах раскалывается и голова, но все равно чувствую, как близко подошла Ева. Как горячо ее дыхание.
Легкий укол отвлекает от боли, и я чувствую, как по телу течет похоть. Боль на боль равно удовольствие, и я, не думая, что делаю, тяну Еву на себя и глубоко целую.
— У меня шприц, — напоминает она, и я смеюсь, дергая ее бедра и усаживая на себя верхом.
— У меня тоже. И укол будет весьма ощутимым, — тяну ее волосы, что текут сквозь пальцы, проникаю глубже в ее рот, чувствуя, как ее потряхивает, как скользит в ответ ее язык. Такая податливая, словно готова прямо сейчас, здесь…
— Харитон Геннадьевич, — слышится голос Лени, и я рычу в мягкие губы.