Они дошли до конца экспозиции, и Фрэнк решительно направился к мягкому диванчику у стены. Когда Роджер присоединился к нему, Фрэнк бросил с досадой:
— Роджер, извините, я устал. Это омерзительно. Общие контуры реализма, остальное — напыщенность, низкопробность, примитивность. Ни чувства меры, ни вкуса, ни знания перспективы. Я бы даже этих людей ремесленниками не назвал, они не знают даже основ. Это не искусство вообще. Не знаю, кому это может нравиться. Теперь я понимаю, что за люди переехали в этот город.
— Не будьте так суровы. Естественно, здесь выставлены работы не всех, кто обладает возможностью творить. Лишь тех, кто нравится Каваллини. Вы отдохнули? Идемте, синьор Каваллини должен произнести речь в честь открытия выставки.
— Роджер! Увольте меня от этого! Я не хочу ни видеть, не слышать его!
— Не капризничайте.
Они вернулись к центру зала, где возвышался круглый помост, обитый бордовым бархатом. Вокруг рядами располагались мягкие кресла. Фрэнк оглядел присутствующих, заметив Хозяина в скучном деловом костюме болотного цвета и Камиллу в роскошном, вечернем туалете. Ярко-алое платье плотно облегало её точёную фигуру, обнажая спину почти до ягодиц, открывая спереди лебединую шею и безупречной формы плечи. Фрэнк злорадно подумал, что она выглядит, как элитная проститутка. И представил, как бы отодрал бы эту фифу за то, что она сдала его копам. Так, чтобы она потом не смогла бы даже сесть.
Тем временем, на подиум вышел Каваллини в смокинге с бутоньеркой в виде огромной красной гвоздики, подошёл к микрофону в круге света прожекторов. Выслушав с довольной миной аплодисменты, манерно начал:
«Я роптал и жаловался на медлительность и неповоротливость умов людей, которые не могут воспринять новые идеи, которые я предлагал. Когда же они, наконец, признали меня, я понял, что их речи ничем не отличаются от речей, которые говорятся в адрес других творцов. Я увидел, как люди залезают в мою душу, присваивают себе богатство моего духа, пытаются ограничить фарисейской моралью. Я поклялся, что никто на земле не увидит моих творений, но Алан Райзен, единственный, кто понял мои устремления и освободил меня от нравственного кодекса посредственностей. За Алана Райзена, который осуществляет все мечты!»
От грома оваций зазвенели стекла. Фрэнк поморщился, сделал попытку встать. Но Роджер, предугадав его желание, с силой усадил на место. К микрофону стали выходить другие люди, как понял Фрэнк художники, скульпторы, чьи творения присутствовали на выставке. Наконец, их поток иссяк. Фрэнк закрыл устало глаза, потёр лицо руками.