Простые же граждане отдавали нежеланных детей в военные воспитательные дома, на попечение общества, где из них готовили идеальных солдат для обороны города или стражей для поддержания порядка и защиты режима. Некоторые матери относили младенцев в монастыри, и в этом случае дети получали суровое и жесткое воспитание, а общество — новых адептов святой службы, инквизиторов.
Инквизиция была таинственной и независимой организацией, местные отделения которой размещались во всех без исключения городах Бреонии, но центральная крепость, по слухам, располагалась где-то в самом сердце Пустошей. Инквизиция никогда не вмешивалась в сомнительные интриги политиков или в распри между городами, декларируя своей единственной целью безжалостное истребление нечисти. В ответ святая служба требовала такого же невмешательства в свои собственные дела. Имя и местоположение главного инквизитора, который, несомненно, должен был существовать, держалось в тайне и не разглашалось даже под страхом смерти. Впрочем, рядовым инквизиторам такие сведения вряд ли были известны.
Но… Себастьян вдруг заострил внимание на последних словах Искаженной. Как там… неплохо? Мужское самолюбие ювелира почувствовало себя уязвленным. Черт возьми! На его взгляд, это было, по меньшей мере, превосходно. Но Себастьян никому не собирался навязывать своего мнения.
— Рад, что вы, жители Ледума, свободны от глупых предрассудков, — сухо сообщил ювелир. — Таких, как нормы морали, например.
София только хихикнула и шутливо закрылась подушкой. Определенно, один ветер у нее в голове.
— Ну не злись, Серафим, — вдруг примиряюще протянула Искаженная. Она обернулась в простыню села на самый краешек кровати. — Ты любил её?
— Кого? — Ювелир полоснул по ней взглядом. Вскользь, но девушка инстинктивно съежилась, как полуслепой котенок. Которого без жалости окунули в ледяную воду и сейчас будут топить.
— Моник, — глаза Софии потускнели. Она тоже поднялась и начала одеваться, торопливо, угловато, разом растеряв всю напускную раскованность. — Ты называл меня ее именем.
Хмель прошедшей ночи выветривался медленно, с трудом. Естественно, все эти проклятые годы Себастьян не жил, как монах, давший обет безбрачия, но все связи наемника носили характер исключительно физиологический, не затрагивая потаенных струн души. Шутка ли — он послужил причиной смерти человека, которого любил — такое довольно сложно пережить. Однако, ювелир сумел. Ему даже удалось уверить себя, что эта трагедия навсегда выжгла в нем всё живое.
Вчерашняя ночь стала исключением, неприятным исключением. С удивлением для самого себя Себастьян обнаружил, что чувства, запертые на амбарный замок страданий, обязательств и самобичеваний, оказались задеты. Мутной волной поднялись они с самого дна души и затопили рассудок, вынося на поверхность всё неприглядное, тщательно забытое и сокрытое. Душа сильфа оказалась объята внезапным порывом страстей, объята, как пожаром, особенно быстро охватывающим сухое, давно мертвое дерево. Не думал он, что спустя десять лет столь остро ужалят его давние эмоции и переживания. Не думал, а зря.