***
– Алюсяяяя. Пошли, детка моя, золотая. А то роса падёт, сыро будет.
Алька вприпрыжку побежала за дедом, который быстро шел через двор в сарай. В сарае, на погребице, у него хранилось всякое. Там он столярничал, и желтая янтарная стружка вилась по полу и щекотала пятки. Там стояли глечики со сливками, и пахло мороженым. Там у них с дедом был свой мир. Дед смастерил ей маленький молоточек и такую машинку, которой можно почухать по деревяшке, и получалась тонкая щепочка. И эту щепочку можно было приколотить к бабушкиной табуретке, на которую та садилась, когда доила корову. А с устатку, как говорил дед, можно было хватануть с ним на пару, прямо из глечика, холодного густого молока. И вытереть деду усы, чтоб не заметила бабка.
– Ооось! Глянь-ко… От, паразит! Опять сметану ил. Я усё попрячу, и масло тэбе ни дам.
Дед ей не верил… Потому что видел, как она сама, набрав в фартук теплых яиц в курятнике, отворачивалась, быстро крестила рот, неуловимым движением плюмкала о толстенькую хворостину плетня одно яичко и смачно выпивала, прячась.
Но деда было не провести, и он, толкая Альку локтем, щекотно шептал ей на ухо: «Ось… ось… От стара…»
***
Дед взял на погребице два мешка, и они пошли через огород, потом через мостик над речкой, играющей пятачками света, и вышли на дальний луг.
Солнце уже близилось к закату, луг был золотым, сверкающим. Медово пахла сомлевшая на солнышке трава, усталые бабочки дремали на цветах.
Пока дед резал траву большим блестящим ножом, Алька носилась по лугу, пугая осоловелых пчел и пухлых лягух, почуявших вечернюю прохладу.
Два тяжеленных мешка с травой дед, как пушинки взвалил на плечи. Альке тоже досталась котомка. Её дед пристроил внучке на спину, оттуда щекотно кололись травинки, пахло сладким и оттягивало назад. Но так радостно было тащить, потому что дед, охая и кряхтя, всю дорогу объяснял, что без Альки, без его единственной помощницы, ему никогда бы не дотащить было бы траву до хаты.
Дома дед высыпал их добычу прямо на пол. Серьёзная от важного задания Алька, надув от важности щёки долго таскала охапки по комнатам, устилая ровным слоем полы. Потом бабушка воткнула за икону ветки с красными блестящими галочками вместо цветов.
– Клеченье, – сказала она, наклонившись к Альке и чмокнув её в макушку. – Троица завтрева. На детко, крестик, надень. От мамки тильки сховай.
И вдруг Алька, которая всегда была на стороне матери и рьяно пела с ней про Красное знамя, взяла крестик, быстро, воровато перекрестилась, и поцеловала бабушку.
Пелагея прослезилась.