– Что ты прешься в Москву свою? Что тебе там? Сейчас в клетуху вонючую запихает ребенка.
– Галь! Я здесь кто? Сама знаешь, да? Цыгана любила, мужа бросила. Я как жить буду здесь, скажи? А Ирка? Кто? Не цыганка, не казачка… Ей голову гордо носить надо, а она роду знать не будет.
– Дура, бл…
Сзади Борька, злобно растоптал желтую астру, расцветшую рано, не по времени.
– Кому это надо щас? Ты чо, в средневековье, что ли? Да я уши оболтаю тому козлу, кто вякнет. Живи здесь, сказал! Ирке воздух, тебе питание. Куда прешься, овца? Кому ты там сдалась?
– Я все решила, Борь! Пойду работать, мать с Иркой обещала помочь.. Проживу…
***
Поезд, натужно пыхтя, подполз к перрону, оставляя темный шлейф, растворяющийся маревом в предзакатном солнце. Аля с матерью стояли на платформе, Борька с братьями грузили чемоданы.
Сзади кто-то потрогал Алю за плечо.
– Подыми завеску, золотая. Дай глянуть дите…
Аля резко обернулась. Позванивая монистами на тяжелой смуглой груди, подбоченившись вызывающе, упершись тонкой кистью в яркий парчовый бок, сзади улыбалась Райка. Подскочила Евдокия, оттолкнула цыганку грубо, резко…
– Пошла! Пошла! Что надо?
– Подожди теть Дусь. Не мельтеши!
Аля откинула тюль с личика Ирки. Райка подошла, быстро глянула.
– Романо рат!
– Нет! Забудь! Нет у неё вашей крови!
– Ты не торопи, сестра, судьбу-то дочкину. Не торопи. Она сама её поведет, тебя не спросит. А ты не бойся, золотая. Твоя тебя ждет уж, судьбинка. Ох, кареглазая она, сильная. Счастье твое. Не пропусти…
Поезд чуть замедлил ход и Аля, в мутном, плохо протертом окне увидела первые дома. Она жадно рассматривала полустанки, открыв окно вдыхала чуть смолистый от шпал, дымный, странный аромат Москвы. Она была дома… Наконец…