Общий режим «первоходов» - это общество отнюдь не закоренелых преступников, киллеров или маньяков. Те обитают на строгом и особом режимах, дедушки с синими от наколок телами «чалятся» и «ботают» среди «второходов». Тут же свой срок отбывают просто испуганные люди.
Страх смерти, страх боли, страх изоляции, страх потери здоровья и здравости, страх голода и страх неудачи при условно-дострочном, страх не увидеть прежнюю семью, банальный страх потери минимального комфорта – инструментарий подавления личности у Системы огромен. Чувство страха здесь настолько постоянно, что стало привычным. И как любая привычка, оно вызывает зависимость. Стоит исчезнуть всем причинам страха, как желание чего-нибудь бояться заставит людей найти и подчинить себя новому, ранее им неизведанному страху.
Меня это открытие удивило, а ещё чуть позже я осознал, что на зависимости от страха контроль спецконтингента и основан. Только поначалу может казаться, что система подавления держится на силе и власти угнетателя. Поддавшись на это ошибочное представление, романтики революции вот уже какой век пытаются избавить мир от проявления тирании. Но когда им всё же изредка удаётся свергнуть властителя и самим сесть на трон, то уже совсем скоро они поражают былых товарищей новыми гранями деспотизма.
Угнетение - процесс двусторонний.
Я уверен, что присущая людям зависимость от ощущений лучше иных ингредиентов питает и укрепляет систему угнетения. И страх, как наиболее достижимая эмоция, наркотиком въедается в психику угнетаемых.
Страх приучает людей не к ошейнику и плети, а к тем чувствам, что испытывают угнетенные под плетью. И если избавить их от страха, если освободить их от угнетения, но в замен ничего кроме свободы действий не предоставить, то наркоманы ощущений сами принесут в зубах плеть и униженно склонят головы.
Я задаю вопрос шестидесятилетнему деду, что сидит в «инвалидном» отряде — он здесь режимный. Каково это, каждый раз спрашивать разрешения сходить в туалет у малолетнего оболтуса-активиста, что в своей жизни кроме синтетической наркоты ничего не видел. «Именно за это твой предок воевал?» - спрашиваю я его безжалостно. Он ухмыляется собачьей улыбкой и косит взгляд. «Досижу уже, что мне выё...ваться»
В этот же день я уже в своём режимном отряде интересуюсь у дневального активиста, что негласно приставлен шпионить за мной: «Каково это — стучать на таких же, как ты и по ночам вести учёт кто и во сколько ходит в туалет?» Он был более честен: тяжёлое детство и отец-деспот. А за мной он следит не по воле своей, а по приказу оперскому. «Так-то Антон ты хороший человек. У меня к тебе ничего личного».