Офицер выкрикивает мою фамилию, я автоматом плюю имя-отчество, шагаю вперёд и встраиваюсь в шеренгу одинаковых клонов. Оболочки людей с пустыми глазами. Реальность, словно прокурор, приговаривает меня к дальнейшему отбыванию наказания. Я возвращаюсь с Юпитера в лагерь.
Перед сном всегда появляется беспокойство. Как родители? Где дочь? С кем жена? Почему я здесь? Я вдыхаю через макушку луч света и сжигаю тревогу. В солнечном сплетении разрастается огненный шар, и с выдохом он вырывается наружу, уничтожая страдание всех миров. Я засыпаю в пылающей Вселенной, и храп зеков не мешает наслаждаться мне счастьем в три тысячи двести восемьдесят шестой ночи моего затянувшегося путешествия.
8 - Нужна ли овечкам свобода?
27.03.2017
В строю я вижу шагающую массу в одинаковой одежде, во многом схожую в лицах. Не гордых от своего предназначения бойцов спецназа и не радостных от своих достижений спортсменов, а обезличенных людей, живущих в постоянной тревоге. Чуть свободнее себя чувствуют поводыри, что ведут наш строй в баню, на обед или в клуб. Однако их свобода – это лишь иной покрой робы, разрешённый куратором чубчик, да щёки, что так контрастны среди острых скул. В их глазах тоже мелькает страх, когда мимо проходит настоящий пастух, тот, у кого есть законное право на плеть.
Среди них очень мало симпатичных, привлекательных образов. Такие лица я видел на картинах Босха. Одутлые, с кожными болячками, сморщенные, пропитые и проколотые, красные, жёлтые и синюшно – бледные, с гнилыми зубами или вовсе без них. Конечно же, такие искореженные жизнью лица не у всех. Есть и те, что следят не только за кем–то, но и за собой. Ухоженных зеков единицы, взгляд выхватывает их из толпы - как правило, это активисты, то есть осуждённые, сотрудничающие с администрацией. У них возможностей больше, и «актив» не стесняется ими пользоваться.
Я разглядываю зеков, сравниваю их друг с другом и спрашиваю себя: «неужели они не хотят иметь больше свобод, хотя бы не отпрашиваться в туалет». Меня всё ещё не отпускает недавнее открытие – в инвалидном отряде лагеря деды под шестьдесят отпрашиваются у молодых зеков в туалет. Без разрешения нельзя, хоть обоссысь. Некоторые зеки, бывает, не выдерживают, на проверке пускают «струю в строю». Опера потом, конечно, ругают активистов, а вдруг комиссия? Но правила не меняются, деды продолжают тянуть руку вверх. И без анонимных соцопросов ясно, что распоследний человечишка здесь хотел бы кушать лучше, спать дольше, страдать меньше. Тем не менее сотни полуголодных осужденных сидят в вечном напряжении и не ропщут.