Часть 1
05.12.2016
Краснознамённый
***
Сначала у меня появились чувства и только после из меня полезли слова. Ещё чуть позже слова стали пачкать тетради, переводя десятки общих тетрадей. Что-то даже стало складываться в стройные фразы и вызывать умиление, но потом... Всё исчезло.
Чистые листы принялись меня пугать, я стал избегать бумагу. По крайней мере не графоманю, успокаивал я себя.
Но что действительно меня беспокоило, так это появившееся ощущение внутренней пустоты. Нездоровой уже потому, что принесла с собой тревогу. Неиссякаемый оптимизм, что дарил мне довольство жизнью в её любых условиях — будь то карцер с крысами или карантин с «гадами» - всё чаще сменялся апатией.
Я не стал дожидаться крайней точки безразличия к самому себе и от рассказов об окружающем мирке переключился на путешествие в мир внутренний.
Наступила пора прислушаться и к себе.
***
Первые несколько лет заключения я очень хотел домой. Настолько «очень», что зудели кости, и я был готов грызть стены. Спустя каких-то семь лет отсидки слово «очень» растаяло грязным снегом, оставив лишь досаду. Я прислушиваюсь к себе и даже не понимаю, где он, мой дом.
Разодранные приговором души людей перестают остро болеть года через два-три. На смену приходит тупое давление тоски, и радовать перестаёт даже чудом попавшее в руки яблоко. Но постепенно привыкают и к тоске. Душа покрывается застывшей коркой и перестаёшь замечать, как её ежедневно топчут ногами в берцах. Под огрубевшим слоем не почуять живого, может и потому, что его больше нет.
Когда я не могу разглядеть на последней фотографии повзрослевшего ребёнка свою дочь — меня накрывает. Но проходит и это.
Прошлая жизнь становится будто выдуманной. Уродство пережитой трагедии смазывается в памяти до перманентного безразличия, смутен даже вчерашний день. Я стараюсь жить коротким моментом, думая лишь о завтра. Если заглянуть чуть дальше, грудь замирает от количества ещё оставшихся тут жить дней. Поэтому у меня всё лучше и лучше получается жить мгновением. То, о чём пишут гималайские гуру и кабинетные коучи, я познал в параллельном мире решёток и колючки.
Для путешествия в своё сознание я завёл новый дневник. Но в отличие от Лефортовских записок, я больше не смогу писать о фактах и событиях. Здесь откровенный и честный дневник будет сродни исповеди в оперотделе, и эта особенность местного траффика накладывает своеобразный отпечаток на все мои тексты.