Лагерная зима намного чище городской. Здесь не выгуливают собак, не посыпают солью дороги, а упавшие мимо урны бычки долго не лежат - их подбирают не только ради чистоты и порядка, но и ради пары горьких затяжек.
Я обретаю непередаваемую вселенскую радость, когда забывая обо всём на свете и о лагере в первую очередь, пинаю ногами свежие, ещё воздушно пухлые сугробы! Трудяги с лопатами до них ещё не добрались, чтобы превратить нежную перину в ровные, единственно здесь возможные прямоугольники утрамбованного снега, и я уже по пояс в сугробах несусь по футбольному полю. В эти мгновенья я не просто счастлив, я свободен! Последующие объяснения в оперотделе меня совсем не беспокоят, ведь в это мгновение я живу только им, и будущего у меня не существует.
Испортить зимние красоты здесь может только многочисленное стадо верблюдов, то и дело норовящих смачно харкнуть пожирнее да подальше. Но если отвернуться от толпы, если смотреть сквозь частый снегопад туда, где нет заборов и «колючки», если дышать полной грудью, не боясь застудить лёгкие, если перестать думать хотя бы на миг, то именно в этот момент я чувствую, как мне нравится жизнь.
Тут кто-то позади меня громко сплёвывает и попадает мне на ноги. Счастье испарилось, начались разборки. Я снова зек.
4 - Вода, любовь и ненависть
01.01.2017
В нашем отрядном туалете, в так называемых «крокодилах» постоянно бежит вода, бьёт хорошим таким напором. Этих «крокодилов» восемь — и в каждом своя река. Так меньше воняет. В других отрядах такая же картина — вода ничья, вот и льётся.
В рукомойниках из плохо закрытых кранов течёт вода в раковины. Я подхожу и затягиваю их. Всегда так делаю. Нет, в этот момент я не думаю об африканских детях под струёй носорога и отчислять процент в Гринпис меня не тянет. Мне просто жалко воду.
Похожие чувства я испытываю, когда вижу, как люди вокруг меня растрачивают время. У каждого свой срок заключения: у кого год, у кого-то десять. И почти все уверены в том, что эти годы вырваны из их жизни. И молодые, и уже зрелые зеки проводят дни так, будто их перенесли в параллельный мир, а ту прежнюю жизнь они поставили на паузу. Пройдёт определённое судом время, и привычный вольный мир обнимет и примет их назад. А сейчас жизнь стекает в «крокодил» - она ничья, вот и льётся.
Люди в заключении существуют прошлым и будущим. Ура, скоро обед! Еще два дня – и баня, несколько дней - Новый Год! Через месяц свиданка, ох и нае*усь я!
Зеки не живут, они лишь мечтают жить. На мои попытки привлечь внимание к жизни “здесь и сейчас”, мне возражают: «Да разве это жизнь? Вот выйдем, там и заживем!». Они прячутся в воспоминания дотюремной жизни, но снова и снова возвращаются в день сегодняшний, что вызывает у них тоску, злость и, как следствие, непроходящую депрессию.