Проводив до дверей комнаты, Гергис не ушел сразу, как обычно, пожелав спокойной ночи. Я оказалась в ловушке: притиснутой к стене между двумя его руками. Он не касался меня, но ощущение тесной близости было не меньше, чем во время танца. Колени дрожали, и я вжималась спиной в стену – чтобы не упасть. И чтобы отодвинуться от него подальше.
- Я приду к тебе сегодня, - губы жарко коснулись шеи под ухом.
Нет-нет-нет!
Но кто же ему запретит?
Шаги удалялись по коридору. Я выдохнула с облегчением: свободна – пусть ненадолго.
Мия, похоже, караулила под дверью и услышала слова Гергиса. Иначе чем объяснить, что после ванны она растерла меня пахнущим цветами маслом и расчесала волосы, хотя обычно заплетала на ночь в косу. И рубашку достала другую. Не полотняную с вышивкой, а шелковую с кружевом – холодную и скользкую.
- Скажи, Мия, - зябко передернув плечами, я нырнула под одеяло, - у нас с принцем не было общей спальни? До моей беременности?
- Здесь нет. А во дворце, насколько мне известно, была. Сразу после свадьбы, - в ее голосе звучала легкая усмешка. – Но вы сами настояли на отдельной, госпожа. Поэтому он приходит к вам. И уходит. Если я больше не нужна, спокойной ночи.
Дверь со скрипом закрылась, я осталась одна – в темноте и тишине, которую стоны ветра за окном только подчеркивали. И подумала, что сейчас ко мне может войти кто угодно. Я прожила с мужем два года, родила от него ребенка, но звездный дождь стер из памяти все связанное с ним – за исключением неприязни, которая вросла слишком глубоко. Если вдруг ко мне в постель проберется незнакомец и не скажет ни слова, смогу ли отличить его от Гергиса? Ведь я понятия не имею, какой он.
Разве что по запаху? То, как от него пахло, не казалось неприятным – в отличие от самого принца. Но не вызывало ни волнения, ни желания.
Желание… Я была уверена, что знакома с этим. Не просто какое-то смутное влечение, а именно желание по отношению к определенному мужчине. Но был ли это Гергис или кто-то другой?
Глядя в темноту широко открытыми глазами, я пыталась представить его, нарисовать вместо расплывчатого неопределенного образа более или менее четкий облик, опираясь на описания Мии и собственные впечатления и представления. Однако отношение накладывало отпечаток: нарисованный воображением портрет Гергиса вышел не более приятным, чем образ моей служанки-надзирательницы.
Я ждала его с мучительным нетерпением. Надеялась одновременно на то, что он все-таки не придет - и что придет. Рассчитывала перетерпеть – ведь терпела же как-то раньше, не умерла. Зато это уже не будет неизвестностью. И, возможно, на какое-то время Гергис оставит меня в покое.