Как будто такое может случиться.
Тут секатор соскользнул, острое лезвие распороло кожаную перчатку и вонзилось в мягкую подушечку указательного пальца. Пытаясь сморгнуть слезы, София стянула перчатку и сунула порезанный палец в рот.
— Черт возьми. — Если бы мама услышала такое неподобающее для леди слово, ее бы хватил удар. — Чертовщина и проклятие. — Так даже лучше, жаль, мама не слышит. Это она виновата в том, что София попала в такое нелепое положение. Если бы мама промолчала, они бы с легкостью скрыли скандал. Но на это нет ни малейшей надежды, если миссис Сент-Клер преисполнилась решимости выдать дочь ради титула.
— Это китайская роза? — послышался низкий мужской голос. Тот самый голос.
София нехотя подняла глаза.
Граф Хайгейт склонился над кустом, который она подрезала.
— Очаровательный экземпляр. И очень редкий.
Он опустился рядом с ней на колени, поднял с гравийной дорожки секатор и несколькими ловкими движениями срезал все лишнее.
— Ну вот, так гораздо лучше. Если оставить сухие ветви, они не будут цвести должным образом. — Хайгейт повернулся и поймал ее взгляд. — Но, подозреваю, вы это уже знаете. Должно быть, летом тут очень славно — такой небольшой мирный оазис среди городской суеты.
София вынула палец изо рта.
— Обычно я не бываю тут до конца июня. Мы всегда посещаем каждый из домашних приемов, на который маме удается получить приглашение.
Хайгейт сел на корточки.
— Жаль тратить столько времени на уход за розами, если у вас нет возможности ими наслаждаться.
София небрежно дернула плечом.
— Мне нравится за ними ухаживать. Это помогает чувствовать себя полезной.
— Да вы еще и порезались.
София посмотрела на палец: пульсировало уже не так сильно, но кровь тонкой струйкой все еще стекала вниз. Хайгейт сунул руку в карман и вытащил носовой платок. Не сказав ни слова, он взял ее за руку и замотал порезанный палец тонкой тканью.
Сильные пальцы сжимали ее ладонь. София смотрела на рыжевато-коричневую перчатку: ее белая ручка казалась совсем крохотной по сравнению с его. Ладлоу практически прямым текстом заявил, что этой самой рукой Хайгейт убил свою жену.
Краем глаза София рассматривала его обветренное лицо: ровные, слегка суровые черты, глубоко посаженные темные глаза, седые пряди в волосах — никто бы не назвал его красивым. Может быть, мужественным, но не красивым, только не с этим шрамом на всю щеку. Он излучал спокойствие или даже смирение, а когда заговорил на столь приземленную тему, как уход за садом, София уже с трудом могла помыслить о нем как о человеке, способном на насилие.