Аппертон изучал свои ногти.
— Действительно. А мисс Джулии ты о своих чувствах сказал?
Бенедикт заморгал и уставился на друга.
— Ой, только не надо смотреть так потрясенно. — Аппертон подался вперед. — Ты что, и правда надеялся скрыть это, с вашими-то супружескими шутками?
— Какими еще шутками?
— На музыкальном вечере, когда я дразнил вас и предлагал стать парой. Ну не такой же ты болван, чтобы забыть об этом! Еще мои сестры, которым медведь на ухо наступил, жестоко обращавшиеся с герром Моцартом и другими композиторами?
Раздражение пробилось даже сквозь изрядный туман, которым окутывало его бренди.
— Да, помню. И что из этого?
— Ну конечно, ты не заметил. Наверное, был слишком занят, изучая обои. Да на лице мисс Джулии можно было яичницу жарить — так она раскраснелась.
Бенедикт потряс бутылку.
— Да ты у нас поэт, с такими образными выражениями. Можешь дать лорду Байрону несколько уроков. Покажешь ему, как это делается.
— А, сарказм — последнее прибежище отчаявшихся. Смотрю, ты не рвешься отрицать, а это уже шаг в нужном направлении.
— Высказывай свою мысль, Аппертон, пока я не опрокинул тебе на голову эту бутылку.
— Ты не посмеешь совершить подобного святотатства по отношению к столь превосходному бренди.
Бенедикт сжал горлышко бутылки.
— Мы всегда можем заказать другую.
— Это верно, — поспешно согласился Аппертон. — Ладно, слушай. Как бы выразиться поделикатнее…
Бенедикт громко фыркнул.
— Когда твои сестры начнут попадать в ноты, тогда ты сможешь выразиться деликатно, но не раньше.
— Признаю свое поражение. — Аппертон отсалютовал бокалом. — В таком случае буду говорить, как есть. Не одного тебя смущали мои подколки. Мисс Джулии тоже было не по себе. И если тебя интересует мое мнение, она вполне могла бы принять твое предложение.
Бенедикт подался вперед.
— На что спорим?
— Вот черт.
— Что такое?
— Если ты так уверен, я понимаю, что уже проиграл. Что-то случилось?
Бенедикт посмотрел на друга. Конечно, они провели в согласии немало часов (одному богу известно, как сильно потом у них болели головы), обсуждая женщин, но он никогда не позволял себе говорить об этой конкретной леди. Бенедикт не мог поставить ее в один ряд с оперными танцовщицами, актрисами и прочими подобными красотками, которых частенько навешал Аппертон. По его мнению, Джулия выделялась даже среди более аристократичных светских дочерей. Она всегда будет выделяться. Да только после их поцелуя природа этого отличия изменилась. И обсуждать ее с Аппертоном, словно она какая-нибудь оперная певичка, было немыслимо.
И все же бренди согрело кровь и развязало язык.