Медведевские ответили тем же — кто нос задрал, кто ухмыльнулся гордо. Одним словом — свадьба.
Аринку с возка свёл дед. Взял за руку и потянул за собой — самой-то ей тяжко было. Плат на все лицо, того и гляди рухнет, не глядя под ноги.
Вперед вышли Машутка с дальней сестрой своей Настасьей. Девушки по обряду глаза потупили и поднесли куст калины* дружке жениха. Дёмка не оплошал, принял свадебное деревце, откликнулся подружкам невесты серебряной деньгой.
За воротам галдеж и смех, посвисты и прибаутки. Люди радовались громкой свадьбе! Кто-то уж потёк к церкви, занять место вперед толпы, чтобы видеть все лучше других.
Дед Мишка завел в ворота Арину, поклонился урядно. За ним склонилась и внучка.
— Здравы будьте! И ты жених и вы, люди добрые. Примите к себе невесту, боярышню Арину Игнатовну. Отдаю вам самое родное и дорогое, так берегите, глаз не спускайте, не невольте, работой не гните. — И слова, вроде, привычные, но опосля них многие девки взрыднули. С того все и обрадовались — ведь рыдать-то на свадьбе к добру.
— Здравы будьте! И ты невестушка и вы, люди добрые. Примем, беречь станем пуще вашего, — боярин Глеб взял Аришкину руку, подвел к Андрею. — Прими сынок.
Шумской не долго думая, цапнул рыжую за ледяную ладошку, сжал крепко дрожащие пальчики.
— Принимаю!
Все выдохнули, народ за воротами закричал радостно. И пошли к церкви: впереди Андрей и Ариша, а уж за ними все по уряду. И ведь вот что отрадно — солнышко-то полыхало, будто благословляло!
В церкви людно, гудёж такой, что поп Виталий морщился. Ить святое место, и шуму тут быть не должно иного, кроме как Божьего слова.
Однако ж, все умолкли, когда молодые стали под венец. Поп начал обряд творить…
Шумской думал токмо об одном — как бы в глаза Арине заглянуть, понять, не сомневается ли она, не печалит ли ее свадьба. Руку ее отпустить пришлось, смотреть только перед собой. Но пташку свою он чуял рядом. Вот вздохнула, а вот ближе придвинулась — теплом обдала. С того в голове его шумело, сердце трепыхалось похлеще, чем перед боем, а сам он, стоял будто в тумане. Дышать забывал…
— Нарекаю мужем и женой… — Только после этих слов Шумской вздохнул глубоко, словно свершилось самое главное, важное в его жизни.
Арину отдали, признали пред Богом его вечной спутницей, а стало быть, никто и никогда не отнимет у него эту птичку малую, душу его бесценную.
С непривычным трепетом поднял край плата, что скрывал дорогое личико, и коснулся нежным поцелуем мягких губ Арины. Она ответила робко, будто дрогнула. Тем и пробудила в Андрее извечное мужское — моя!