– А ты не догадываешься? – в другой раз он бы точно не стал излагать детально – кому охота рассказывать, как сотворил явную глупость? Но сейчас главное было – свернуть разговор с опасной темы. – Говорю же, я мелкий тогда был еще. Дурной. Скальных тропок в окрестностях не водилось, так что засаду я устроил на яблоне. Подкараулил дядьку, ну, и сиганул с ветки ему на спину. Скрутили меня в момент, – он невольно фыркнул, вспоминая, и прибавил честно: – Но мне еще здорово повезло, что дядька меня заметил издали, а то ведь и шею свернуть мог.
– Вот уж правда! – в голосе Морои слышался едва сдерживаемый смех. – А остальные? Ты ж говоришь, вас там целая ватага была?
Штефан развел руками.
– А остальные отсиделись по кустам. Тут я тоже маху дал. Не подумал, что у деревенских просто духу не хватит на дядьку лезть. Хотя их не спасло. Прилетело всем. Мне – за то, что не сумел как следует замаскироваться, за неверную оценку противника, за постановку отряду заведомо невыполнимой задачи, за пренебрежение к опасности для солдат и за то, что не сумел добиться выполнения приказа. Остальным – за то, что по кустам прятались. Дядька им так и сказал, дескать, хотите в войну играть, так если командир приказал – выполняйте. И если уж ввязались, нечего труса праздновать. Мол, на войне новобранцы, было дело, турок за чертей принимали, и ничего, стреляли, а не крестились. А раз операцию мы провалили, значит, попали в плен и будем отрабатывать. Вот неделю побелкой коровников и занимались все вместе.
– И сбежать не попытались? – улыбнулся Мороя.
– Сбежишь тут, как же! – невольно фыркнул Штефан, но Мороя ему не поверил:
– Неужто офицер вас, обалдуев, еще и караулил?
– Да нет. Просто пообещал, что, если кто будет отлынивать, все остальные будут еще неделю прочие сараи красить. А дядька слово всегда держал, так что... Да и чего уж там, заслужили!
Штефан мотнул головой, словно это могло помочь отогнать назойливые мысли. Зарекался же! Только вот попробуй не думать, когда при рассказе в памяти само всплывает...
Жаркое летнее солнышко, припекающее спину. Стена того самого коровника, высокая, без лестницы до верху и не доберешься, а пока доберешься – перемажешься по уши. Запах гашеной известки, белые полосы от кисти и досада, что побелка ложится неровно.
А потом, к вечеру, попытка отмыться. Льющаяся на затылок холодная колодезная водичка и ворчание дядьки:
– Надо было так вывозиться! Голову, что ли, в ведро совал?
Сейчас смешно вспоминать, а тогда вывернуться пытался и возмущался, когда дядька с волос известку оттирал. Как же, взрослый, сам можешь! Только возмущение то было пополам с облегчением: не сердится! И потом нахальное: