Он перекрестил Подсолнуха, крепко обнял и, выпустив, подтолкнул к двери.
– Мариан, отведи его и уложи спать. Да голову посмотри, может, перевязать надо.
На ласку Штефан не ответил, только часто захлопал глазами, и Симеону стало жаль мальчишку.
– Зря ты его так, слуджере, – осторожно начал он, когда дверь закрылась. – Он ведь тебе не все сказал.
Тудор поморщился.
– Помолчи, капитане Симеон. Он мне никогда не врал, а теперь вдруг начал... – и осекся, думая о чем-то своем. Потом вздохнул, взял стул, уселся напротив Симеона, сложив руки на столе. Тряхнул головой, словно отгонял лишние мысли, и нахмурился. – Так. Рассказывай, капитан, по порядку.
Боярский дом в усадьбе был, конечно, не чета их дому в Крайове. Да и имению, хотя тамошнее старинное жилище тоже больше напоминало крепость, чем дворянское поместье. Здешний дом был много проще, и пусть новее, но выстроен так же добротно, на века. Глаз так и цепляется за толщину каменной кладки, за узкие стрельчатые окошки в обзорной башенке. И двор под галереей второго этажа битком набит сейчас лошадьми и пандурами из двух отрядов, будто имение в осаде. Звенит оружие, слышится перебранка, потрескивает костерок под таганом, как на походе, а за прочным забором встает степная громада высокого холма, увитого пожухлым виноградником, и по-осеннему быстро темнеет...
Тут Штефана окликнул Мариан, и пришлось отвернуться и пройти все-таки в открытую дверь.
Денщик зажег лампу, осветил комнату. Застеленная узкая кровать, не шире походной лежанки, у изразцовой печки – кресло, низкий столик. Образ Богоматери в углу и еще икона – в дрожащем огоньке лампады не разобрать, чье житие на ней изображено. Чисто, прибрано, выскоблено – ничего лишнего, из украшений – только ковры на полу и стенах.
Мариан поставил лампу и заботливо повесил на место дядькину саблю – над кроватью нарочно был вбит гвоздь, только схватить оружие. В тусклом свете рукоять знакомо поблескивала красным, а узорчатые ножны прятали дамасский клинок, подаренный когда-то дядьке русским императором.
Штефан молча стоял у дверей. Горло сдавливал сухой спазм, голова немилосердно кружилась. Ему здесь нравилось, в этой простой и строгой комнате, ему бы было здесь очень, просто очень хорошо, если бы... Если бы ему позволили здесь остаться.
«Если понадобится – попросишь прощения». «В жизни много такого, что принимать не хочется – а надо».
Ждал ответа? Дождался. Вот только как его теперь принять, этот ответ?
Пожилой денщик что-то ворчал, доставая из угла таз и кувшин с водой. Умыться бы. Вывернуть этот кувшин себе на голову, как сделал когда-то. Может, отпустит? В голове прояснится хоть немножко, дышать станет полегче.