Симеон готов был смолчать, да вот другие не смолчали.
– Слыханное ли дело, чтоб бояре своих детушек из дома прогоняли! – выкрикнул вдруг Макария с другого конца стола. – Это ж что утворить надо было?!
Симеон показал Макарке кулак, но Штефан медленно поднял голову от полной кружки, в которую вцепился, будто утопающий – в полено.
– Родиться, – процедил совсем уж ядовито и отхлебнул огромный глоток.
– Обидели тебя? – угадал Мороя. Подошел сзади, обнял Штефана за плечи. – Да ты расскажи, парень, выговорись, может, все еще и наладится. Нешто мы не послушаем, а с чужой-то колокольни оно виднее, потому как обида глаза не застит. Нам вот видать, что ты сам-то норовом горяч, а свинья не родит бобра – того же поросенка...
Штефан покосился на него, раздувая ноздри, но смолчал. Мороя, обрадованный успехом, продолжил увещевания:
– Вот и отец твой, небось, сгоряча брякнул, теперь кается. А мамка и вовсе, поди, все глаза проплакала.
– Мама умерла, – тихо, одними губами произнес Штефан, опуская голову все ниже. – А отец... слышать не хочу...
– А с вами, огольцами, без материнской ласки много труднее сладить, разве палкой, – закивал Мороя, поглаживая парня по окаменевшей спине. – Припугнуть тебя батька думал, должно быть, чтоб в послушание вошел, а перегнул невзначай – и беда получилась. А ты все равно молодец – вон куда забрался. Вот увидишь, отец тобой еще и гордиться станет, а уж обрадуется и вовсе до небес, когда ты вернешься.
Парнишка передернул плечами.
– Нет у меня отца! – сказал, как отрезал, каждое слово чеканя.
– Зря ты так, малец, – покачал головой Симеон. – Ты с его обиды сам вон на край света ломанулся, а отцовское сердце – и подавно не камень. Не жалко тебе его сейчас? Он уже, поди, десять раз за голову схватился, что тебя прогнал да проклял.
Штефан вдруг рванулся из рук Морои и вскочил. Повело его в сторону, чуть не упал, но схватился за край стола и уставился сухими горящими глазами прямо в глаза Симеону.
– За голову схватился, говоришь? Он меня ублюдком назвал, сказал, что мама... С приказчиком путалась...
Он задохнулся, потянулся к кружке трясущейся рукой и опрокинул в рот разом. Утер рот тыльной стороной ладони.
Гицэ вдруг заржал в голос:
– На тебя, малец, глянуть – ох, и лихой был приказчик!..
Никакая выучка не помогла: Симеон моргнуть не успел, как Штефан развернулся и с размаху двинул Гицэ в зубы. Тот дернулся, сверзился с лавки, только сапоги мелькнули и доски загудели. А парень вдруг побледнел, согнулся, тяжело оперся на столешницу и начал оседать на пол.
Симеон едва успел подставить руки, как в наступившей тишине особенно отчетливо прозвучал возмущенный голос Йоргу: