- Только ты не подумай, что я во что-то вляпался. Вернее, я-то вляпался, но по-другому. – И я начал рассказывать, как было дело.
- И вот понимаешь, я как бы смотрю на себя же со стороны, и мне стыдно, что я это делаю, вместо того, чтобы оказать им хоть какую-то помощь... А потом я понял, что делал все правильно. Понимаешь, первым будут подозревать меня, потому что я – тот, кому это выгодно прежде всего. Я избавляюсь от двух своих соучредителей и остаюсь единственным хозяином. Если Сенька придет в себя и сможет дать показания, это одно, а если... если их не станет... Я испугался, что они могут замазать нож с моими отпечатками пальцев в крови, или баллончик, или биту, и тогда уже не отмажешься... А деньги я взял на всякий случай, чтобы они не пропали во время следствия.
- Максюш, деньги надо спрятать!
- Зачем?
- А если они придут сюда за тобой?
Бабушка метнулась за пакетом, баллончик протерла полой и положила в карман своего халата, биту тоже протерла и сунула на антресоли, а нож - к своим кухонным ножам, коих у нее было великое множество. Деньги, слава богу, они были в пятитысячных купюрах, она плотно свернула в несколько трубочек, каждую обхватила тоненькой резинкой, каждую обернула фольгой и рассовала в маленькие целлофановые пакетики. Поставила сковороду на огонь, достала из холодильника кастрюльку с топленым салом, выгребла сало на сковороду, оставив при это немного на дне банки. Затем она уложила свертки в кастрюльку и залила все это слегка подтопленным салом. Когда оно чуть подостыло, она пару раз ковырнула его сверху ложкой, закрыла кастрюльку крышкой и поставила в холодильник.
- А теперь ложись, а то у тебя постель нетронутая.
- Спасибо тебе, ба...
Долго лежать не пришлось. Раздался телефонный звонок. Бабушка сняла трубку и сонным голосом ответила:
- Слушаю. Да, здесь, но он еще спит. Хорошо, сейчас позову. Максим! Максим!
Живы ли Семен с Рахимом, мне так и не сказали. Обыск на квартире у родителей и у бабушки ничего не дал, хотя перевернули они все. Пятен крови на моей одежде не было, и при этом имелось относительное алиби. Пока шмонали квартиру, я сидел на стуле, опустив голову, и мысли мои бродили по замкнутому кругу, даже не мысли, а некие подобия видений: прикормленные с чьей-то кровавой руки безмозглые животные бьют безногого Семена, а он под их хохот слабо пытается защититься; Рахим-ака, сухонький, малорослый, получив под дых страшный удар мясистого кулака, летит на пол, его хрупкий старческий позвоночник с хрустом ломается, и я почти физически слышу этот хруст; один ублюдок расстегивает штаны и мочится в лицо Рахиму, и тут же второй подхватывает начинание и делает то же самое с Семеном. Я никак не мог сойти с этого круга, в груди что-то мелко-мелко тряслось, наливая свинцовой неподвижной яростью тело, и нужно было только одно – выстоять, не дать себя запутать, а уж потом будет все остальное. И, ненавидя следователя за то, что он прекрасно осознает подлость своих действий и все же пытается сделать крайним меня, я тупо и односложно отвечал на вопросы, и ему так и не удалось сбить меня с генеральной линии, которой я упорно придерживался. Он все пытался вывести меня из себя, но в результате раздражался сам, и когда вопросы пошли по третьему кругу, я ему заявил, что дальше без адвоката буду просто молчать. Он грохнул папкой об стол и сказал: