Прежде всего, я сбегал в цех и взял из заначки нашей Царской артели четыре пачки «Астры». Засунул три больших упаковочных пакета один в другой, сложил туда документы и записные книжки, щедро засыпал их табаком, закрыл пакеты, выпустив из них воздух, и все это плотно обвязал шпагатом. Получившуюся кипу положил в мешок, опять-таки обсыпал табаком, перевязал мешок веревками и, согнув стальную проволоку, сделал крюк. Зацепил один конец крюка за веревку и загнул его намертво.
Вооружившись дежурным ящичком с инструментами и прихватив мешок, я отправился к нашему летнему сортиру, стоящему на задворках территории. Аккуратно поднял две доски фомкой, вбил пару гвоздей в бревно, повесил на них мешок, а доски вернул на место, приколотив их для верности парой ржавых гвоздей. Разровнял рукавицей оставшийся от лета мелкий мусор и сверху присыпал табаком.
Буржуйка уже почти прогорела. Я напихал в нее побольше дров и стал скармливать ей куски спортивной сумки и тренировочный костюм, который в ней оказался. Теперь, кажется, все было подчищено. Все, кроме правой руки: ссадины на костяшках пальцев красноречиво говорили о том, что я недавно с кем-то дрался. Долго думать было некогда. Я махнул для храбрости еще стопку, достал из аптечки пантенол и, дико заорав заранее, прижал их к раскаленному металлу печки. Потом обработал ожоги пантенолом, и стал ждать, когда утихнет адская боль.
Делать больше было уже нечего. Оставалось только надеяться, что кривая куда-нибудь да вывезет. Я вышел на крыльцо и посмотрел наверх. Сыпал снег, и это было хорошо. Тучи, несущиеся с неимоверной скоростью, на какое-то мгновение освободили небольшой кусок неба, и я увидел там зеленую звезду.
Я проснулся от звуков работающего комбината: на разные голоса стучали молотки, взвизгивала пила, гремели падающие доски, Александр Первый кого-то распекал, а этот кто-то весело огрызался; перекрывал всех густой бас Николая. Я сел на диванчике. Голова была словно налитой расплавленным свинцом, и зверски болела обожженная рука. Вспомнил вчерашнее и похолодел: сначала испугался, что забыл положить на место доски в сортире, потом что забыл дожечь сумку, потом, что оставил какие-то бумажки на столе... Хотел кинуться проверить, но сил не было. Кое-как одевшись, я вышел из Сенькиной каморки и поплелся в свой кабинет. Есть не хотелось. Я включил чайник, сел за стол, достал какие-то счета, калькулятор и попытался вникнуть в написанное, но буквы разбегались, упорно не желая складываться в слова. Достал из аптечки градусник, сунул его под мышку, заглотнул пару таблеток аспирина. Насыпал себе в чашку побольше сахара, выжал лимон и от души налил вчерашней заварки. Разбавил кипятком и стал буквально насильно вливать в себя чай. Посмотрел на градусник и вяло удивился тому, что столбик ртути показывал 39.6. Обработал руку тетрациклиновой мазью и перебинтовал ее, как смог. Скоро мне немного полегчало. Я еще раз попытался вникнуть в счета, но тут во двор въехала машина, через несколько секунд ко мне ворвался Вердин – и началось...