– Мы лишь оберегаем тебя, как семья. Твои мама и папа…
– Не смей про них говорить! Я не знаю, как доказать, но просто нутром чую, что они не просто так погибли! – выпаливаю в сердцах.
– Это не так, – Алекс старается говорить спокойно, но от его тона разговора, как с несмышленым ребенком, я только завожусь сильнее.
– Ну конечно! Вот только знаешь, что? Я дочь своих родителей, и как они не хочу иметь ничего общего с вашим чертовым кланом!!
Сводный братец криво ухмыляется:
– Прости, детка, это уже не тебе решать.
– Да? А кому тогда? Тебе?
– По документам ты моя сводная сестра. Так что да, мне. И моему отцу, который является твоим опекуном.
– Мне уже восемнадцать! Сегодня исполнилось, если ты вдруг забыл. Так что все свои документы можешь засунуть сам знаешь куда!
– О-о, детка. Ты, кажется, не поняла, куда попала, да? – тянет Алекс и от его улыбки противно сводит желудок – она не сулит ничего хорошего.
– О чем ты?
– О нашей дружной большой «семье». О клане. О том, что из него невозможно выйти. А ты, кажется, думала, что после дня рождения сможешь сбежать? Поэтому и не выбирала институт, в который хочешь переводится? Рассчитывала, что вернешься в родной город? – насмешливо уточняет он.
– Мы с мамой жили все это время одни, без вашего дурацкого клана. Проживу одна и сейчас, – отрезаю я, проигнорировав неприятные вопросы.
– Ей всего лишь позволили воспитывать тебя, в знак уважения к твоему отцу разрешив жить отдельно. Но это не значит, что ваша семья не оставалась под присмотром все это время. Ты была маленькая. Сейчас все изменилось.
– Что именно изменилось? – требую я ответа, но сводный брат только нехорошо усмехается.
– Скоро узнаешь. Но об отъезде можешь даже не заикаться, тебе никто не позволит. Ты останешься в клане, хочешь того или...
– Нет! – перебиваю я, не давая договорить.
– Прости, но ты тут ничего не решаешь, – жестко отрезает Алекс, как ни в чем не бывало возвращаясь к ужину.
– Я не ваша собственность, понятно?! Я сама могу своей жизнью распоряжаться и ни ты, ни твой папаша меня не остановят!
Алекс не спорил. Просто смотрел с прищуром и, кажется, едва сдерживался, чтобы не расхохотаться. Я готова была все здесь разнести от переполняющей злости, а он преспокойно объедался, пытаясь не улыбаться при этом! Бесчувственный холодный чурбан! Захотелось вцепиться в его глотку, как он когда-то мне при встрече, а лучше ударить чем-нибудь тяжелым. Швырнуть в него подсвечником или тяжеленной вазой с цветами, лишь бы стереть эту самодовольную ухмылку с его лица.
– Я обращусь в полицию, – говорю серьезно, – Ты сам сказал, что мой отец был не последним человеком, у него наверняка остались какие-то связи.