, а человека на нем не видеша никакова. Не бе бо тут никакий человек, а злата и сребра и камения драгаго тут несть числа, многое множество до изообилия, а иного никого не видеша. Егда же приидоша на королевскый двор и внидоша в полату, и узре Брунцвик девицу Африку, велми красну, красна бо зело лицем, а руце имея толко до пояса, имея два хвоста, сииречь хоботы два вместо ног.
И егда она увидела Брунцвика, велми бо бе дороден молодец, и рече: «Молодцу милый, како семо[1243] пришел еси?» И начат дивитися сему и рече: «Повеждь ми, како мог приити семо?» И рече: «Африко милая ми, отецъ посла семо, король Олибриус. А обещася мене пропустити сквозь железная врата, аще тебе могу добыти». Девица же Африка рече: «Милый друже Брунцвик! Не мощно сего слышати глаголания. Аще бы еси ты и тысячи человек силы в собе имел силных и удалых, то бы тобе толко с тыми великими зверками битися, которых мимо шелъ еси, а не с здешними морскими потворами и зверскими розноличными потворами, сиречь с чюды морскими. Токмо скажи ми, милый Брунствиче, спят ли тые звери у первых и у других и у третьих врат, иже еси мимо прошел како?» Брунцвик рече: «Девице милая Африка! Скажу ти о том, — спят и будут спати долго». «А когда же спят, то, милый Брунцвиче, поди борзо из града бережно, чтобы тые звери не услышали, а отцу моему скажи, что здрава велми, а како меня он хоронил[1244] за то ему бей челомъ». Брунцвик рече: «Милая ми девица Африка! Аще ли ми быта живу или умрети, в том ся воля Божия буди, а либо зло, а либо добро будет, а без тебя отсюду не иду».
Егда же то услыша Африка девица, и начат на него смотрити, и почала его велми целовати, и посади его подле собя, и обня его, и начат к нему с плачем глаголати, и рече: «Милый Брунцвиче! Когда уже не хощеши поити без мене отсюду, даю тебе перстень свой, да прошу у тебя того, — не забудь, колика[1245] тебе страх какой-либо приидет или с ким битися станешь, не мешкаючи положи его на правый перстъ. Той бо перстень против 24 человекъ силы имеет, а нечистые противу тому аще бы и сто перстнев имел, а против тому никако бо не мог стояти, и не токмо на единем, но и на всех аще бы по толику имел, никако бо не мог стояти против того. Отецъ мой неколико тысечей возложи на руки и иным дал наложити, хотячи мене отняти себе же, и не може ничтоже учинити. Како паки ты, един будучи, а хощеши мене добыти? О злый и неверный мой отче! Лутчи бы сам мене во своем царстве убил, нежели теперь такую великую жалобу[1246] сотворил. Посмотри бо и виждь, мой милый Брунцвиче, моих поясов златых, обвязаша бо мене двема хвосты гадовыми до пояса; а на всякий день до полудни, иногда же до вечера, мой василискъ, алюбо