В столь ранний час здесь было тихо и пустынно. Моросил сильный дождь. Еще молчали колокольные звонницы в кладбищенских храмах в Никольском и Покровском соборах, и только негромкие разговоры старушек – прихожанок, ухаживающих за могилками, были слышны где-то неподалеку.
Яков Михайлович грустно шел вдоль невысоких могильных оградок и смотрел на потемневшие от времени и сырости деревянные кресты и каменные надгробья. Кладбище для любого человека – последняя обитель и печальное место. Всякий человек, находясь здесь, обычно задумывается о прожитой жизни. Ведь, сколько не положено Богом каждому пожить, но в свой назначенный день и час, каждый из нас обретает вечный покой в его тишине…
А навязчивый затяжной дождь, тем временем всё усиливался, лил и лил, не переставая ни на минуту. Теперь уже резкие порывы ветра со злобной силой подхватывали дождевые брызги и наотмашь кидали их в лицо идущему человеку. Уже и земля вобрала в себя столько влаги, сколько могла вобрать, и отвергала лишнюю воду, которая скапливалась в грязные лужи. А ведь, еще только вчера, в воскресенье, с утра все в Москве вдруг хорошо и по-весеннему распогодилось. Серое небо прояснилось и ласково засинело. И на улицах стало шумно и весело от высыпавших из своих домов слободских людей. На заставах пошла бойкая торговля разнообразным товаром. Повозки и экипажи стали резво разъезжать взад и вперед по улицам. Приветливое солнце, выглянувшее из-за туч, успело основательно подсушить промокшую землю и молоденькую зелененькую травку, которая робко показалась почти на всех открытых высоких взгорках, и в пологих овражках.
Но апрельская погода всегда переменчивая. И сегодня, уже ничего не напоминало о вчерашнем весеннем дне. Чернеющие на фоне ненастного неба чахлые деревья, не успевшие одеться листвой, теперь печально качали оголенными ветками, вслед идущему с непокрытой головой, человеку.
Тоскливый дождь, унылая серая погода вполне соответствовали настроению Якова Михайловича. Над его ничем непокрытой, с уже мокрыми волосами головой неожиданно громко и хрипло закричала одинокая ворона, потревоженная его присутствием. Но инженер не обратил на нее никакого внимания.
«Где же ты теперь, любимая моя, Ольга Андреевна? Из какой дали, с какой высоты смотришь на меня своими милыми глазами? Объясни, как мне жить теперь без тебя? Душа ты моя! Женщина моя милая. Зачем унесла мою жизнь и счастье? Как же ты далека! Невообразимо далека, невыносимо высока… Смотри же теперь на меня со своих небес, как я буду, мучатся без тебя и страдать! Господи, прости ей все грехи ее, вольные и невольные, и прими рабу божью Ольгу в царствие небесное! Отнял ты у меня мое счастье и жизнь мою!» – мучительно простонал он, то ли вслух, то ли про себя.… На кладбище душевная тоска заныла в нем с новой силой. – Господи! За что ты забрал ее? Она ведь, была так молода! Так прекрасна! За что ты наказал чистую праведницу? Что она сделала плохого в своей жизни? Зачем она тебе? Господи! Вокруг так много плохих и никчемных людей. А она? Она была так нужна детям. Она – лучше и чище многих! Но ты взял именно ее! Почему, Господи! Она так верила, так надеялась на тебя, Господи! Но ты обманул ее. Как ты мог, Господи! За что? – с безнадежной и тоскливой страстью вопрошал он бесконечное пространство над собой, подымая покрасневшие глаза к ненастному небу. Но вместо ответа одни только холодные дождевые капли безразлично падали ему на лицо, попадая в глаза. – Что она сделала по твоему, Господи, разумению, в своей жизни дурного, плохого или неправильного, за что ее можно было так жестоко судить и так скоро призвать к себе? За что наказал ты ее, полную молодой и счастливой жизни? За что наказал тех, кто любил ее всем сердцем? Молодой, здоровой, ей бы жить и жить! Но ты забрал ее! За что, Господи!»