— Идея вашего романа проста, — не дождавшись окончания моего ответа, продолжил Геннадий Григорьевич. — Но при всех его плюсах, возникает понимание того, что нечто похожее я уже читал.
— Может и так, — произнёс я неопределённо, всё ещё занятый мыслями об Анне. И вдруг спохватился: мне показалось или Геннадий Григорьевич сказал сейчас, что взятая мною тема далеко не нова и исчерпала себя ещё в прошлом веке? — Подождите, Геннадий Григорьевич, вы считаете, что мой роман вторичен?
Он кивнул и хотел что-то добавить, но я перебил его.
— Это не так. Я не согласен! Роман не может быть вторичен только потому, что кто-то когда-то уже использовал похожую тему!
Я растерялся. Надо было что-то сказать в свою защиту, нечто такое, что позволит или даже заставит Геннадия Григорьевича поменять мнение, но все нужные слова ушли, а те, которые приходили в голову, казались жалкими оправданиями. Слава богу, меня поддержала Мария Александровна.
— Это уж ты слишком, Гена, — мягко произнесла она. — Темы в литературе часто пересекаются. Найти новую очень трудно, и рассуждать ныне приходится не о том «что», а о том «как». Как построен сюжет, насколько чётко выверена композиция и насколько ясно ощущает читатель своё присутствие и своё участие в романе. Именно об этом нужно говорить.
Да, так и есть, Мария Александровна лучше меня выразила мои мысли. Я немного оправился, достал носовой платок, вытер лицо. Как же душно сегодня, вроде осень на дворе, а поди ж ты. Скорей бы уж зима. Я вздохнул глубоко, выдохнул; воздух, не смотря на солнечный день, отдавал лёгким присутствием холодности и освежал при вдыхании. Я посмотрел в небо и снова подумал: да, скорей бы уж зима.
— В детстве на Масленицу мы жгли покрышки, — меняя тему разговора, заговорил Геннадий Григорьевич. — Ты должна это помнить, Машенька, — Мария Александровна кивнула. — Да… Мы их собирали по всему городу, по свалкам, на автобазах, складывали друг на друга и жгли. Чёрные дымы уходили высоко в небо, а мы сидели вокруг костров, задрав головы и разинув рты, и для нас это было самое завораживающее зрелище, особенно если небо казалось бездонным.
— К чему вы это? — спросил я.
— Так, вспомнилось, — пожал плечами Геннадий Григорьевич и предложил. — Давайте есть торт.
За чаем мы просидели до вечера. Мой роман был забыт; литература интересовала Арбатовых не в частности, а в целом. Мария Александровна рассказала о новинках книжного мира, о новых авторах, о последних поступлениях в библиотеку. Я слушал её с некоторой долей ревности. Мне хотелось, чтобы и в мой адрес звучали слова «мастер», «художник» и прочее. Это настраивало на позитив и грело душу. Но, увы, моя тема на сегодняшний день была исчерпана, и я сидел перед куском торта расстроенный, унылый и совсем не принимал участия в разговоре. Анна, наоборот, ожила. Она подалась вперёд, заговорила о книге какого-то там корифея, которую обязательно должен прочитать каждый образованный человек. При этом её глаза скользнули по мне, и я подумал, что меня она к образованным не относит. Я не обиделся. С чего? Всё моё образование легко помещалось в тесной кабине пожарного автомобиля, и на что-то большее я не претендовал.