Меня окликнули.
— Рома.
Это была Нюрка. Она стояла поникшая, продрогшая, со своей неизменной вымученной улыбкой и походила сейчас на мокрого котёнка из дешёвых душещипательных рассказиков. У меня возникло желание погладить этого котёнка, отнести домой, напоить молоком, а потом долго думать: зачем я его взял?
Но напрашиваться ко мне домой Нюрка не стала.
— Вот, — она протянула мне старую тетрадь в сорок восемь листов. — Просил тебе чтоб отдала. Говорил, если не дай бог, так чтоб только тебе.
Я взял тетрадь, подержал в руках и сунул за пазуху. Что в ней, я догадывался, но открывать её здесь, на кладбище, посчитал неуместным. Неправильным. Открою дома, когда вся эта похоронная горячка сойдёт на нет и забудется. А пока… Я посмотрел Нюрке в глаза, такие большие и открытые и… Почувствовал себя неправым. С губ непроизвольно сорвалось.
— Нюр, ты прости меня…
Она быстро-быстро замотала головой.
— Что ты, Ром. Что ты! Нет. Ты-то в чём виновный? — и попятилась от меня.
Я бы мог сказать в чём. Мог… Надо будет вымарать из романа сцену, где мы с Нюркой, в смысле, с Нюськой. И вообще убрать её. Добавлю какую-нибудь доступную, безотказную, без всяких моралей и вымученных улыбок и совершенно свободную деваху. Разбитную и пьяную. Так будет проще.
Рабочие установили крест, кладбищенский смотритель подступил к Лёхе, прищурился. Лёха полез в карман, достал тысячу. Повернулся ко мне, махнул: идём. Я не пошёл.
— Ты чего, Ром?
— Вы езжайте, я потом…
— Здесь до города четыре километра. Если опять дождь?
— Не размокну.
Лёха не стал меня уговаривать.
— Ну смотри.
Я подождал, когда автобус уедет и повернулся к смотрителю.
— Уважаемый, не подскажешь, где могилка Натальи Нелюбович?
Смотритель глянул на меня с прищуром, как на Лёху, может быть ждал, что я предложу ему денег за информацию. Но я не предложил, а он или постеснялся спросить, что вряд ли, или подумал, что с меня взять нечего, и кивнул в сторону главного прохода.
— Иди по той аллейке. Третий поворот направо. Там найдёшь.
Я нашёл. Не быстро. Дважды сворачивал не в ту сторону, возвращался, снова сворачивал не туда, но всё-таки нашёл. Остановился перед могилой, постоял, достал из кармана десятирублёвую купюру. Десять рублей — половина билета на автобус. Скрутил купюру в трубочку, верхний край аккуратно разорвал на четыре части, получилось нечто вроде цветка. Положил под крест.
— Вот и свиделись, тётушка.
Без внимания, без доброго глаза могилка зачахла. Осыпались края, крест покосился, трава вокруг пошла в рост — такое запустение, будто у покойницы никого близких не осталось. А всего-то год минул. Я присел на корточки, стал щипать траву. Бесполезно, голыми руками ничего не сделаешь. Поднялся, осмотрел крест. Фотография выцвела, имя и даты едва видны. Надо прийти сюда ещё раз, специально. Взять мотыгу, краску, обновить всё. Сделать новую фотографию. Только бы время найти.