-Да смотри не схлестнись там с кем-а-а,– наказывала Анюта, будто чуяла неладное. Сняла прилипшую к рукаву пиджака белую нитку, доверительно глянула на мужа,– табе пить не идёть,– глаза делаюца как у замороженного судака, страх аж взглянуть.
-На какие это я шиши схлестнусь? Скажешь то жа…-буркнул Егор.
-Свинья грязи всяда найдёть…– отмахнулась старая.
В районном центре Егор нашёл четырёхэтажное здание, в котором когда-то размещалась школа. Была когда-то замурзанная, с обвалившейся штукатуркой, с разными росписями на облупившихся стенах типа: «Тут был Вася». Теперь фасад сиял коричневым кабанчиком. У входной двери на стене слепила глаза размером метр на метр бронзовая вывеска, на которой затейливым курсивом значилось: ”ПЕНСИОННЫЙ ФОНД”.
Не умей читать, Егор подумал бы, что он – в Белокаменной, а не в районном центре, попал в министерство каких-то там цветных металлов..
-Вот они, где наши денежки- то!– невольно сорвалось с языка Егора, и правая рука сама собою указала на бронзу, ослепившую старика. Егор крепко зажмурился и на мгновение застыл, вроде как протянутой рукой шарил дверь.
-Дедушка, вход здесь,– откуда ни возьмись, явилась расфуфыренная дамочка средних лет, сильно надушенная, намного сильнее размалёванная. Она любезно открыла входную дверь, придержав её, пропустила Егора вперёд.– Если насчёт пенсии,– поднимайтесь на третий этаж.
В вестибюле перед лестницей, ведущей на этажи, стоял большущий стол. Около него охранники: два огромных мордоворота, перед которыми Илья Муромец, наверное, выглядел бы маломеркой. Одетые с иголочки в униформу, они безудержно над чем-то хохотали, не обращая внимания ни на дамочку, цокавшую каблучками по паркету длинного коридора, ни на Егора, поднимавшегося по лестнице наверх. Их громкий смех неприятен был Егору, казалось, они смеются над ним. «Жирные коты!– подумал Егор, с опаской косясь на охранников.– Недурно устроились!»– старик десятым чувством понимал, что и тут без доли его пенсии не обошлось.
На третьем этаже такой же длинный коридор. Старик стал в сторонке,– нужно было отдышаться, осмотреться, куда далее путь держать. Тот коридор напоминал встревоженный улей. Дверей пятнадцать вдоль коридора, и у каждой, где змейкой, где кучей, а где и просто вроссыпь толпились люди. Они были похожи друг на друга возрастом, простотой в одежде, утомлёнными лицами. Какая-то серая однообразная невесёлая масса раздражёнными голосами вела недовольные разговоры. То и дело гомон толпы стихал, забиваемый бойким цоканьем дамского каблучка: открывалась под дуб дверь какого-нибудь кабинета, и «слуга народа» в виде расфуфыренной особы важно проходила к двери другого кабинета. Стоголовая толпа, как подсолнухи за солнцем, смиренно сопровождала удивлённым взглядом «деликатную» особу, как будто та с другой планеты: «Не явление ли Христа народу?!» По крайней мере, её одежды и манера держать себя и двигаться ну ни как не совпадали с серой массой пенсионеров. «Инопланетянки» постоянно слонялись из кабинета в кабинет. Делают они это вот по какой причине: сегодня они принимают от посетителей документы; завтра не приёмный день,– они будут те бумаги обрабатывать, и нет резона набирать целую охапку, когда можно обойтись двумя, тремя, организуя себе дополнительный выходной. Вот почему «инопланетянки» слоняются весь день из кабинета в кабинет. В одной руке у них чайник или кофейник, чашка с недопитым кофе, или просто ключ от кабинета. Другая рука, прижавши к груди кипу документов, сообщала, мол, иду к начальнице выяснить тот или иной вопрос. «Но если сама не можешь решить данного вопроса, на кой ляд ты тут сидишь?! Иди, торгуй пирожками, мороженым, ситро продавай. Прямо вот зло берёт! Кукла чёртова. Глаза бы на них не глядели!»– Егор начинал «заводиться». Он терпеть не мог всяких дармоедов, особенно «кабинетных крыс»: каждая из себя меня корёжит, как – будто она – пуп земли, а сама чуть что,– бежит к начальнику с вопросами. Пустышка!!!