Радуясь дождю и новому дню в нашей жизни, мы не заметили, как от горстки пепла отделилось похожее на клубок чёрного дыма облачко. Не видели, как оно просочилось сквозь пористые блоки бетона внутрь старого вестибюля за нашими спинами. Как юркнуло под сомкнутыми створками турникета и поплыло вниз, по наклонному ходу, плавно огибая потухшие плафоны эскалаторов. Как задержалось на мгновение над брошенными в проходе носилками, коснувшись бурых пятен на бинтах, как двинулось к станции, паря над самым полом, через центральный зал и дальше – по туннелю налево, мимо сгоревшего вагона, к решётчатой двери нашей недавней клетки, под которой мирно покоилось тело убитого Фёдорова. Как зависло над ним, примеряясь, и как сквозь ноздри просочилось внутрь.
Как конвульсивно дёрнулась рука старика, как моргнул начавший мутнеть глаз, в то время как другой, перебитый пулей, так и остался неподвижным. Как Молох, облизнув губы от засохшей крови, неуклюже поднялся, привыкая к новому телу, и, пошатываясь, неспешно направился в сторону приоткрытой нами гермодвери, из-за которой уже доносился заунывный вой проносящихся вдалеке утренних поездов…