Последних слов Вереск уже не слышала.
Звук походил на тот, что можно услышать из морской раковины, если поднести её к уху.
Шшшш... Ш-ш-ш-шшшшш... Шшш-ш-ш-ш-шшшш...
Странный звук. Совсем не уместный здесь.
Вереск села и откинула со лба влажные пряди. Сколько же она спала? Дара ушла, а свеча почти догорела... И что же это шипит?
И тут она увидела...
Дым?
Клубы сочились из-под двери. Седые и плотные, как кучевые облака.
Что это, чёрт побери? Неужели пожар?
Ничтоже сумняшеся, Вереск подлетела к двери и выскочила в коридор. Выскочила и замерла...
Нет. Это не пожар: дымом даже не пахло. В коридоре стоял туман. Самый настоящий туман. Непроглядная густая пелена.
Вереск нервно сглотнула. Попятилась к спасительной комнате, но двери за спиной не оказалось. Ни двери, ни стены. Только туман. Туман впереди, сзади, слева, справа, сверху и под ногами. Всюду.
Туман и голос в нём. Далёкое, едва различимое... пение.
Вереск пошла на голос. Прекрасный, сладкий, чарующий голос, проникающий в самую душу. Она знала эту песню, но не помнила, откуда.
Я тебя живой водою напою,
Вытру слезы и омою ноги.
Заберу я боль и грусть твою,
Знаю, путник, ты устал с дороги...
Голос отражался от невидимых сводов, и казалось, будто поёт целый хор сирен.
Поцелует розовый рассвет
Нежный шелк волос твоих медовых.
Ты проделал путь в полсотни лет,
И по тропам ты ступал в оковах.
Вереск шла вперёд. Шла и шептала:
– Отдыхай, мой милый, отдыхай!
Позабудь усталость, беды, страсти...
Тут со мною ты узнаешь рай,
И минуют все тебя несчастья.
Он стоял среди тумана. Стоял, понурив плечи. Она окликнула его, но Ладимир не отозвался. Глаза его были открыты, но ничего не видели.
Глаза слепца.
– Милорд! – снова позвала Вереск, и эхо проглотило её слова. – Милорд!
Осторожно, словно под ногами был лёд, а не каменные плиты, она подобралась к Ладимиру.
– Милорд! – Вереск вцепилась в его предплечья и принялась тормошить. – Очнитесь! Очнитесь же!
И тут он запрокинул голову и закричал...
Глава одиннадцатая
Они сидели у камина и смотрели, как танцуют, сплетаясь, рыжие языки пламени. Поленья трещали, Ладимир угрюмо молчал, а Вереск задумчиво поглаживала густой ворс ковра.
Сколько они сидели так? Час? Два? Вечность? Вереск не знала. Да и не хотела знать. Минуты текли медленно и сладко, точно прозрачный барбарисовый мёд, которым Милда поливала оладьи.
– Вы не особо разговорчивы, – бросил князь, не отрывая взгляда от огня.
– Вы тоже.
– Это смущает вас? – Он всё-таки повернулся. В неровном свете лицо Ладимира казалось высеченным из камня.
– Вовсе нет. – Вереск запустила пальцы в мягкий ворс.